Стихотворения и поэмы

За разговорами
       гуманными
с литературными
         гурманами
я встретил
    Дмитрия Фурманова,
ладонь его пожал.
         И вот
спросил Фурманов
         деликатно:
– Вы из Одессы
       делегатом? –
И я ответил
     элегантно:
– Я одессит
      и патриот!
Одесса,
    город мам и пап,
лежит,
   в волне замлев, –
туда вступить
      не смеет ВАПП,
там правит
     Юголеф!
– Кирсанов,
     хвастать перестаньте,
вы одессит,
      и это кстати!
Сюда вот,
    в уголочек,
         станьте,
где лозунг
      «На посту!»
            висит.
Не будем даром
       зу́брить сабель,
не важно,
   в Лефе ли вы,
         в ВАППе ль,
меня интересует
       Бабель,
ваш знаменитый
        одессит!
Он долго ль фабулу
        вынашивал,
писал ли он
    сначала начерно
и уж потом
    переиначивал,
слова расцвечивая
        в лоск?
А может, просто
      шпарил набело,
когда ему
    являлась фабула?
В чем,
  черт возьми,
        загадка Бабеля?..
Орешек
    крепонек зело!
– Сказать по правде,
         Бабель
             мне
почти что
   незнаком.
Я восхищался
      в тишине
цветистым
     языком.
Но я читал
     и ваш «Мятеж»,
читал
   и ликовал!..
Но – посмотрите:
       темы те ж,
а пропасть
    какова!
У вас
   простейшие слова,
а за се́рдце
      берет!
Глядишь –
    метафора слаба,
неважный
     оборот…
А он
  то тушью проведет
по глянцу
    полосу,
то легкой кистью
       наведет
берлинскую
     лазурь.
Вы защищали
     жизнь мою,
он –
   издали следил,
и рану
   павшего в бою
строкою
    золотил,
и лошади
   усталый пар,
и пот
   из грязных пор –
он облекал
     под гром фанфар
то в пурпур,
     то в фарфор.
Вы шли
   в шинели
       и звезде
чапаевским
      ловцом,
а он
  у армии
      в хвосте
припаивал
     словцо,
патронов
    не было стрелку,
нехватка
    фуража…
А он
   отделывал строку,
чтоб вышла
     хороша!
Под марш
    военных похорон,
треск
   разрывных цикад
он красил
   щеки трупа
        в крон
и в киноварь –
      закат.
Теперь
  спокойны небеса,
громов особых
        нет,
с него
   Воронский написал
критический
      портрет.
А вам тогда
    не до кистей,
не до гусиных
     крыл, –
и ввинчен
    орден
      до костей
и сердце
   просверлил!
…А что касается
        меня –
то в дни
   боев и бед
я на лазурь
    не променял бы
ваш
  защитный цвет!

Тень маяка,

    отливом смытая,
отходит
    выправка Димитрия;
воспоминаний этих
       вытравить
нельзя из памяти
        навек!
Когда был поднят гроб
          наверх –
увитый в траур
       гроб Димитрия, –
горячий орден
      рвался в грудь,
чтоб вместо сердца
        заструиться,
чтоб дописать,
      перевернуть
хотя б
   еще одну страницу…

20 февраля 1928

Москва

Закавказье *