Стихотворения и поэмы

Огремлите, гарматы,
      закордонный сумрак,
заиграйте зорю
      на сребряных сурмах!
Та седые жемчу́ги,
      слезы Запада-края,
утри, матерь божья,
      галицийская краля.

Да что тебе, матерь,

      это гиблое войско?
Подавай тебе, мать, хоруговь
      да мерцание войска!
Предпочла же ты, матерь,
      и не дрогнувши бровью,
истеканию воском –
      истекание кровью.

Окровавился месяц,

      потемнело солнце
по-над Марною, Березиною,
      по-над Изонцо.
Люди шли под изволок
      перемогой похода –
на Перемышль конница,
      по Карпаты пехота…

Пела пуля-певунья:

      «Я серденько нежу!
Напою песню-жужелицу
      солдату-жолнежу[8]».
(Под шинелью ратника,
      что по-польски «жолнеж»,
тихий корень-ладанка,
      зашитая в полночь.)

Винтовка линейная

      у тебя, солдате,
во всех позициях
      умей совладать ей.
Котелок голодовки,
      шинель холодовки
да глоток монопольки
      у корчмарки-жидовки.

Ныла война-доля!

      Флаги радужней радуг.
По солдату ходило
      пять сестер лихорадок.
Сестрица чахотка
      да сестрица чесотка,
милосердный платок
      трясовицей соткан…

тебя в селе матка

      да невесто-младо
(а в полях палатка,
      лазарет-палата).
Лазаретное утро,
      госпитальный вечер.
Аспирин да касторка,
      сукин сын – фельдшер!

А кто ты есть, жолнеж,

      имя свое поведай?
Слово матки исполнишь –
      обернешься победой.
А тебе за победу,
      або крест на пригорке,
або костыль инвалидный,
      або медный «Георгий».

О, шумите, рушницы,

      невелика потеря.
Артиллерия, вздрогни!
      Упади, инфантерия!
Пролети, пуля-пчелка,
      попади, золотея,
в лошадиную челку,
      в человечье темя.

Покачнись, брате жолнеж,

      умирая рано.
Под могилкой репейного
      затянется рана.
А слезы матки с невестой,
      позолотой играя,
утрет божия матерь,
      галицийская краля.

1928

Асееву *

Какая прекрасная легкость
меня подымает наверх?
Я – друг, проведенный за локоть
и вкованный в песню навек.

Как песня меня принимала,

нося к соловьиным боям!
Как слушало ухо Лимана
речную твою Обоянь!

Не ты ли, сверканьем омытый, –

на люди! на землю! на синь! –
Оксаны своей оксамиты,
как звезды, в руках проносил?

И можно глазища разза́рить –

что словом губа сведена,
что может сверкнуть и ударить
как молния в ночь – седина.

В меня залетевшая искра,

бледнея и тлея, светись,
как изморозь речи, как избрань
защелканных песнями птиц!

1928

Рост лингвиста *