Стихотворения и поэмы

Ступай, бездельник: я тебя не звал![546]
В каморке этой узкой, как пенал,[547]
Оставь меня средь книг в моем вертепе
Наук: да упокоюсь тут, как в склепе.
Вот там, на полке — важный Богослов;
А рядом — друг природы, Философ;[548]
Политик, объясняющий мытарства
Мистического тела Государства;[549]
Прилежный Летописец; а за ним —
Поэт, земель волшебных пилигрим.[550]
Ужель я брошу их единым махом,
Чтоб за тобой бежать, за вертопрахом?
Нет, клятвенно мне обещай сперва
(Когда не ветер — все твои слова),
Что ты не ускользнешь через минуту
К любому в лоск разряженному шуту, —
Будь капитан, что выкроил наряд
Из жалованья выбывших солдат,[551]
Или придворный щеголь надушенный,
Кивком ответствующий на поклоны,
Или судья со свитой подлипал, —
Клянись, что ты не станешь за квартал,
Осклабившись, вилять и суетиться,
Стремясь понравиться и подольститься.
Зовешь меня — так не блуди душой;
А соблазнить и бросить — грех большой.
О пуританин в области манер,[552]
Ты — идолопоклонник, суевер,
Когда по платью ближнего встречаешь[553]
И, как старьевщик, сразу примечаешь
Цену сукна и кружев, дабы знать,
На сколько дюймов шляпу приподнять.
Ты первым делом выясняешь средства
Знакомца — и надежды на наследство,
Как будто замуж он тебя берет
И вдовья часть[554]

— предмет твоих забот.Помилуй! ведь не ленты и не рюшки
Ты ценишь в пышнотелой потаскушке;
Зачем, любитель срамной наготы,
Нагую честность[555] презираешь ты?
Нужны ли добродетели камзолы?
Мы в мир приходим и уходим голы.[556]
Не скинув плоти плащ, душе никак
Блаженства не вкусить;[557] Адам был наг
В раю; да и утратив рай невинный,
Довольствовался шкурою звериной.[558]
Пусть грубый на плечах моих наряд —
Со мной Господь и Музы говорят.
Что ж! Если ты не глух к увещеваньям
И грех свой искупаешь покаяньем,
Прегромко в грудь себя бия притом,
Добро, я запер комнату, — идем!
Но прежде шлюха средь носящих пряжку
На шляпе,[559] буфы и чулки в обтяжку
Признает настоящего отца
Нагулянного невзначай мальца,
Скорей я вам скажу, какому франту
Дано увлечь йоркширскую инфанту,[560]
Скорей, уставясь в небо, звездочет
Предскажет вам на следующий год,[561]
Какие сверхъестественные моды
Измыслят лондонские сумасброды,
Чем сам сумеешь ты сказать, зачем,
Какая блажь, когда, куда и с кем
Тебя утащит, разлучив со мною.
Кому пенять? я сам тому виною.
Вот мы на улице. Мой дуралей
Спешит к стене протиснуться скорей,[562]
Считая, видимо, за достиженье
Свободу поменять на положенье.
И хоть трудней из-за моей спины
Приветствовать все встречные штаны,
Он издали кивает им и машет,
И дергается весь, и чуть не пляшет,
Как школьник у окна, когда друзья
Зовут на волю, а уйти нельзя.
Скрипач тем ниже зажимает струны,
Чем выше звук; так мой повеса юный:
Задравшим нос он отдает поклон,
С другими же заносчив, точно Слон
Иль Обезьяна[563] — при упоминаньи
Враждебного нам короля Испаньи.
То вдруг подскочит он и в бок толкнет:
«Гляди, вон кавалер!» — «Который?» — «Тот!
Божественный танцор, ей-ей!» — «Так что же?
Ты с ним подпрыгивать обязан тоже?»
Он смолк, пристыженный. Но тут как раз
Заядлый табакур встречает нас,[564]
Да с новостями... «Сжалься, бога ради, —
Шепнул я, — нос мой молит о пощаде».
Увы, он не расслышал, ибо вдруг
Какой-то расфуфыренный индюк
Привлек его вниманье. Он метнулся
К нему стремглав, расшаркался, вернулся
И так запел: «Вот истинный знаток
Отделки; каждый вырез, бант, шнурок
И весь костюм его — неподражаем,
Не зря он при Дворе так уважаем». —
«Он был бы и в комедии хорош.[565]
А перед кем теперь ты спину гнешь?» —
«О, этот за границей обретался,
В Италии манер он понабрался,
В самом Париже[566] чуть не год пробыл!» —
«И что же он в Париже подцепил?»[567] —
Осведомился я. Он не ответил,
Поскольку издали в окне приметил
Знакомую красотку. В тот же миг
Тут испарился он, а там возник.
Увы, у ней уже сидели гости;
Он вспыхнул, в драку сунулся со злости,
Был крепко бит и выброшен за дверь;
И вот — в постели мается теперь.