Стихотворения. Проза

Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной
Для своих мечтаний — в дебрях теософского труда.
Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,
Вдруг — негромко стукнул кто-то. Словно стукнул в дверь…
Да, да!
«Верно, гость, — пробормотал я, — гость стучится в дверь.
Да, да!
Гость пожаловал сюда».

Помню я ту ночь доныне, ночь январской мглы и стыни, —

Тлели головни в камине, вспыхивая иногда…
Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,
Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,
Что звалась Линор, теперь же — в сонме звездном навсегда
Безымянная звезда.

Шорох шелковой портьеры напугал меня без меры:

Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.
Но вселяет бодрость — слово. Встал я, повторяя снова:
«Это гость, — так что ж такого, если гость пришел сюда?
Постучали, — что ж такого? Гость пожаловал сюда.
Запоздалый гость. Да, да!»

Нет, бояться недостойно. И отчетливо, спокойно

«Сэр, — сказал я, — или мэдэм, я краснею от стыда:
Так вы тихо постучали, — погружен в свои печали,
Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда.
Милости прошу сюда».

Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,

Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.
Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.
Я шепнул: «Линор!» — однако зов мой канул в никуда,
Дальним эхом повторений зов мой канул в никуда.
О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно, но душа была тревожна.

Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.
Я сказал: «Все ясно стало: ставни… Их порывом шквала,
Видимо, с крючка сорвало — поправимая беда.
Ставни хлопают и только — поправимая беда.
Ветер пошутил — ну да!»

Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,

Древний Ворон — видно, прожил он несчетные года.
Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,
Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,
Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,
Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться: эта траурная птица

Так была невозмутима, так напыщенно-горда.
Я сказал: «Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Усмехнулся я… Вот ново: птица выкрикнула слово!

Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,
Случай был как будто первый, — знаете ль иной пример вы,
Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыда
Птица или тварь другая и в лицо вам без стыда
Выкрикнула: «Никогда!»

Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,

Как бы удовлетворенный завершением труда.
Я шепнул: «Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,
Я один. И гость с рассветом улетит бог весть куда,
Он, как все мои надежды, улетит бог весть куда».
Ворон каркнул: «Никогда!»

Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной,

Но ведь птицы повторяют, что твердят их господа,
Я промолвил: «Твой хозяин, видно, горем был измаян.
И ответ твой не случаен: в нем та, прежняя беда,
Может быть, его терзала неизбывная беда
И твердил он: «Никогда!»

Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,

Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года,
И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам, —
Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,
Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюда
Хриплом крике: «Никогда!»?

Я сидел, молчаньем скован, взглядом птицы околдован,

Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.
Средь привычного уюта я покоился, но смута
В мыслях властвовала люто… Все, все было, как всегда,
Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,
Здесь не будет никогда!

Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мой бессильный, —

Что там — хоры серафимов
Или облаков гряда?
Я вскричал: «Пойми, несчастный!
Этот знак прямой и ясный, —
Указал господь всевластный, что всему своя чреда:
Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда».
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы, —

Молвил я, — заброшен бурей или дьяволом сюда?
Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,
В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода,
Яд затянет рану сердца, словно мертвая вода?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,

Заклинаю небом, адом, часом Страшного суда, —
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»
Ворон каркнул: «Никогда!»

Встал я: «Демон ты иль птица, но пора нам распроститься.

Тварь бесстыдная и злая, состраданью ты чужда.
Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,
Пусть один я буду снова, — прочь, исчезни без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!»
Ворон каркнул: «Никогда!»

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,

С изваяния Минервы не слетая никуда,
Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,
Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.
И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льда
Не восстанет никогда.