Стихотворения. Проза

Соученик Семенова и Блока в своих воспоминаниях оставил ценную, сравнительную характеристику двух поэтов, выполненную на языке их времени, даже на языке их символов. “На пути в библиотеку или между лекциями иногда появлялись, изредка вместе, чаще — врозь, три студента, имена которых уже и в те годы были известны знатокам и любителям поэзии. Эти трое были: А. А. Блок, В. Л. Поляков и Л. Д. Семенов. Первый достиг зенита славы и, вероятно, возможных для него вершин творчества: с двумя другими судьба расправилась своенравно-жестоко: в двух скромных, любовно-изданных книжках — лишь первые робкие запевы, лишь народился в рассветном тумане очерк несомненного дарованья.

Не знаю, был ли Блок близок с Поляковым, который вообще держался особняком, изучая Гете и увлекаясь блестящими комментариями к Пушкину безвременно погибшего Б. В. Никольского; но с Л. Семеновым он был дружен.

Задумчивый, словно прислушивающийся к какому-то тайному голосу, Блок, неизменно спокойный, но всегда готовый улыбнуться и на веселую шутку и острое слово, и Семенов, живой, непостоянный, волнующийся и мечущийся в поисках новых ощущений: от “Нового пути” — к декадентским детищам московских меценатов, от великосветского салона — к социал-демократии, от К. Маркса — к Л. Толстому, из семинария по классической филологии, где вдохновенно плакал о разлуке Гектора с Андромахой поэт и ученый Ф. Ф. Зелинский, — в деревенскую избу, на пашню. А далее — женитьба на крестьянке[350] и безвременная смерть...

“Типично русская натура” — не то досадуя, не то любовно восхищаясь, сказал мне однажды о Семенове Зелинский, у которого покойный поэт работал недолго, но упорно, увлеченный своим блестящим руководителем...

Насколько Семенов разбрасывался, не останавливаясь ни на чем и жадно вбирая острые и яркие впечатления жизни, настолько Блок был методичен в своей работе и, я сказал бы, — в своих исканьях.

Но вдвоем они дополняли друг друга каким-то неуловимым духовным сродством, своего “лица необщим выраженьем”[351], резко выделяясь из студенческой массы”[352].

Образ Семенова запечатлен в мемуарных книгах А. Белого, Пяста, Чулкова, Городецкого, Кузмина[353]. Когда сразу же после гибели Семенова его дядя Андрей Петрович задумал издать сборник, посвященный его памяти, на его просьбу написать воспоминания тотчас же откликнулся Зелинский. По условиям времени сборник издан не был, замечательная мемуарная статья Зелинского осталась в рукописи и была опубликована нами[354].

Первой женщиной, оказавшей сильное влияние на формирование Семенова, стала дочь командира крейсера “Аврора”, впоследствии погибшего в Цусимском сражении, Александра Евгеньевна Егорьева. Ее самоубийством вызвано стихотворение 1903 г. Сквозь заимствованные условности рыдающего некрасовского анапеста с дактилическими клаузулами и позднего романтического стиля (Апухтин, Надсон) здесь пробивается незаемное чувство, проглядывают драгоценные бытовые подробности:

Ты лежала вся дымкой увитая,
ты была так чужда, далека.
Возле гроба — глазетом обитая,
нас пугала немая доска.
Мы слова повторяли обычные
и все ждали обедни конца,
были страшны черты непривычные,
дорогого когда-то лица.
Вспоминалися дни благодатные,
вспоминалась весна и цветы,
все цветы на лугах ароматные,
под душистой акацией ты![355]

Впоследствии Семенов с отвращением писал о тех плотских соблазнах, через которые прошел в студенческие годы. Модные в начале века рассуждения о “проблеме пола” временами достигают у него розановской откровенности, напряженности и остроты. Влияние В. Розанова Семенов позже оценил как пагубное. В автобиографических записках “Грешный грешным” он рассказывает о том, как полюбил девушку, и задается вопросом: “...как могло случиться, что выхода из своего такого положения я стал искать не в любви к ней, а именно в похоти моей и самый миг моей низкой страсти в мечтах представлял себе, как она отдаст себя мне, стал считать за цель и смысл всей моей жизни; и как могло быть это, когда при этом хорошо сознавал я, что моя похоть идет в разрез любви, ибо эта похоть моя разделялась девушкой и мучила ее и пугала, роняла меня перед ней”[356].