Стихотворения. Рассказы. Гора

— Не могу, — ответила Кушум, молитвенно сложив руки.

— От этого зависит твое счастье. Скажи мне, не таясь, кто он?

Кушум изо всех сил сжала свои нежные руки.

— Я непременно должна сказать это? — спросила она с мольбой.

— Да, непременно.

— Пробху, это ты! — воскликнула Кушум и, теряя сознание, упала на мои холодные колени. Саньяси словно окаменел.

Когда Кушум пришла в себя, саньяси медленно проговорил:

— Ты всегда следовала моим советам и на этот раз должна выполнить то, что я скажу тебе. Мы не должны больше видеться, и я сегодня же уйду отсюда. Забудь меня. Обещаешь?

Кушум встала и, посмотрев в лицо саньяси, сказала:

— Пробху, будет так, как ты хочешь.

— Тогда прощай!

Кушум не вымолвила больше ни слова, только простерлась перед ним ниц и, взяв прах от его ног, возложила себе на голову.

— Он приказал забыть его, — проговорила Кушум и с этими словами медленно вошла в Гангу.

Девушка выросла у этой реки, кто же, если не Ганга, протянет Кушум руку помощи в трудный для нее час? Луна зашла за облака, и все вокруг окутал мрак. Послышался всплеск. Что случилось? Я не мог ничего понять. Подул ветер, словно желая погасить даже звезды, чтобы никто ничего не видел.

Никогда больше не придет Кушум посидеть у меня на коленях, она закончила свои земные игры. Она ушла навсегда, и я не знаю куда.

1884

Состязание Перевод В. Дьяконова

1

Царевну звали Опораджита. Шекхор, придворный поэт раджи Удойнарайона, никогда не видел ее. Однако всякий раз, когда поэт сочинял новые стихи и декламировал их в присутствии раджи и всего двора, голос поэта возносился настолько, что его могли слышать невидимые слушательницы, находившиеся за окнами верхних этажей огромного дворца. Он как бы пытался послать свое поэтическое вдохновение в какой-то недосягаемый звездный мир, где среди множества светил в незримом величий блистала неведомая счастливая звезда его жизни.

Иногда Шекхору казалось, что он видит ее тень, иногда до его слуха долетал мелодичный звон браслетов. Он сидел, погруженный в думы: «Что это за ножки, на которых золотые браслеты поют так стройно песню?! Какое счастье, какая милость, что эти две бело-розовые женские ножки касаются земли!» Поэт снова и снова возвращался к этим ногам, мысленно падал ниц перед ними и под мелодию, которую вызванивали обнимавшие их браслеты, слагал свои песни.

Преданным сердцем поэт чувствовал, чья была это тень, кому принадлежали браслеты с таким нежным звоном.

Отправляясь на омовение, Монджори, служанка царевны, непременно проходила мимо дома Шекхора и всякий раз одним-двумя словами перебрасывалась с поэтом. А утром или к вечеру, когда на улице было мало народу, заходила даже посидеть к нему в хижину. Ей вовсе не надо было так часто ходить к месту омовения. А если бы даже и возникла такая необходимость, то уж совсем непонятно, почему именно в это время она надевала самое нарядное сари, а в мочки ушей продевала бутоны цветов манго.

Люди посмеивались, перешептывались. И не без оснований. Шекхор чувствовал особенную радость, когда видел в своем доме Монджори, и не старался скрывать этого.

Ее звали Монджори, что значит «бутон». Для простого смертного это имя как имя; но Шекхор и к нему добавлял немного поэзии, называя ее Весенний Бутон, Блистательный Божественный Бутон. Слыша это, люди говорили: «Ну, пропал бедняга!»

То, о чем поговаривал народ, дошло до царя.

Весть о чувствах поэта доставила радже большое удовольствие. Он начал подшучивать, Шекхор отвечал тоже шутками.

Улыбаясь, раджа спрашивал:

— Неужели у шмеля только и дел, что петь при дворе Весны?

Поэт отвечал:

— Нет, почему же?! Он еще лакомится нектаром с бутонов.

Все смеялись. Наверное, в отдаленных внутренних покоях и Опораджита время от времени подшучивала над Монджори. Но это не вызывало неудовольствия у служанки.

Вот так и проходит жизнь человека, в которой правда переплетается с вымыслом: что-то от творца, что-то от самого человека, а что-то и от людей, которые его окружают. Жизнь — это сочетание различных противоположностей: естественного и неестественного, вымышленного и действительного.

Только песни, которые слагал поэт, были истинными, сама жизнь отражалась в них. В песнях его говорилось о Радхе^{118} и Кришне — извечных мужчине и женщине, об извечном горе и извечной радости. В них поэт рассказывал правду о самом себе. И каждый — от раджи Оморапура до последнего бедняка — сердцем своим ощущал, что эти песни искренни. Их пели все. Как только всходила луна и начинал дуть легкий южный ветерок, тотчас же со всех концов страны — из садов и рощ, с дорог и лодок, доносились песни поэта. Его славе не было границ.

Шло время. Поэт слагал стихи, раджа слушал их, приближенные восторгались, Монджори ходила на омовения… В окнах отдаленных покоев время от времени мелькала тень, а иногда оттуда доносился нежный звон браслетов.

2