Сто братьев

– Чтобы как только, так сразу, – сказал Ангус, а Уолтер, стоявший рядом с ним, нагло заявил:

– Эй, Даг, все еще вычисляешь, откуда мы взялись?

– Генеалогия – это исконная история нашего «я», – бросил я этому мерзавцу на ходу.

А с Вирджилом шепотом поделился, хотя и знал, что особенного интереса к древней геральдике он не питает:

– Напомни показать тебе изумительное изображение четырнадцатого века – лежащий кабан с обвисшим подбородком и задними ногами козы. Точь-в-точь Уолтер.

– Тебе хотя бы не приходится сидеть с ним рядом за ужином, – проворчал Вирджил.

Филдинг тем временем, не прекращая снимать, пятился, расширяя кадр – драматический эффект, с которым раскрывается пространство и все такое прочее, – и заодно втискивая в кадр Макса. Филдинг шел назад – метр, два, три, пять, прочь с потертого ковра на паркет, – словно отъезжал на тележке. Пожалуй, было попросту неизбежно, что какой-нибудь юный юморист не сможет упустить возможность и встанет на четвереньках на пути ничего не подозревающего Филдинга.

Этим шутником оказался Джереми. Я видел, как все к этому идет, потому что, щурясь, смотрел прямо на отступление Филдинга через библиотеку и разглядел позади него щуплую фигурку, обходившую на цыпочках ветхую плетеную кушетку и столик с откидной доской, на котором хранилась коллекция стеклянных пресс-папье в виде пушек. Вирджил тоже это заметил. Все произошло в мгновение ока. Джереми припал к холодному полу. По углам библиотеки понеслись смешки, но никто не сказал ни слова.

Филдинг с головой погрузился в операторскую работу и все равно бы ничего не услышал.

Он навел камеру на Макса. Поднял руку, чтобы поправить фокус. Глаза Макса оставались закрытыми, но рот был открыт, руки вытянуты вдоль тела, кулаки сжаты. Филдинг сосредоточился на нем. Сделал шаг назад. Еще шаг. И вот он уже летит, кувыркнувшись, через Джереми, а ослепительный свет фонарика заливает белизной потолок, стены и пол.

Камера грохнулась на пол, фонарик на ней погас. Показалось, что помещение мгновенно погрузилось во мрак. Из темноты послышались шум борьбы и зловещие крики первой из трех драк той ночи.

– Скотина!

– Да успокойся ты, чувак!

– Я тебя придушу сейчас!

– Это же шутка!

– У тебя мозгов нет? Ты хоть понимаешь, что наделал? Понимаешь?

– Не толкайся ты!

– Буду толкаться. Буду толкаться, если захочу, ничтожный придурок.

– Не сходи с ума! – почему-то придушенно воскликнул Джереми. Потом раздался треск – рвалась ткань. Упало что-то тяжелое, доберман зашелся безудержным лаем, а Филдинг продолжал в бешенстве вопить:

– Часто, по-твоему, можно поймать такой кадр? Часто?

– Не знаю! Прости. Отпусти!

– Никогда! Вот как часто можно поймать такой кадр. Никогда!

Остальные братья обступили дерущихся. Никто не вмешивался: опыт показывал, что – если только нет угрозы увечья – лучше дать стычкам разрешиться самим по себе, а не прерывать их, порождая дополнительную фрустрацию и долговечные обиды, что сопровождают тлеющее напряжение.

Филдинг взял Джереми за шею в классический захват. У их ног лежала камера, только что всех раздражавшая, а ныне ставшая кучкой запчастей. Когда Филдинг увидел, что ей конец, в голову ударила кровь.

– Говнюк! – заорал он, приплясывая на месте, а у него под мышкой без толку трепыхалась голова придушенного Джереми.

Ничего хорошего это не предвещало. Филдинга не назовешь здоровяком, но он невероятно эгоистичен и потому нелюбим, а потому устрашающ, и никому не хотелось с ним связываться. Кто знает, что может учинить нарцисс в гневе?

– А-а-а-а! – смог выдавить Джереми; а Филдинг, продолжая его сжимать, произнес такую речь:

– Чем ты думал? Чем ты думал? Когда-то я снимал, как ты катался на велосипеде, и снимал твой шестнадцатый день рождения, и можешь нисколько не сомневаться: я снимал, как ты вернулся из чертовой больницы, после того как добился ремиссии и мы все поздравляли тебя с выздоровлением. И это же не пустяки, правда? Правда? Может, тебе хочется, чтобы это больше никого не волновало? Этого тебе хочется? Никаких тревожных свидетельств, что ты еще жив, что у тебя есть чувства, что есть люди, которые любят тебя вопреки тому, что ты дитя малое и не понимаешь, что такое любовь? Среди нас даже мелкое проявление доброты окупается сторицей, но, видимо, от тебя хорошего отношения можно не ждать, ведь ты, очевидно, навсегда остался в инфантильном мире глупых шуток и извращенных издевок. И это уже ко всем относится! – Он скользнул взглядом по изумленным лицам, заполонившим библиотеку, и повысил голос, чтобы перекричать дикий прерывистый лай боевого пса Стрелка: – Лично для меня есть разница между дружескими подколками и злоумышленным нападением на человека! – Гав. Гав. Гав. – Взрослые люди должны понимать разницу! – Гав. Гав. Гав. – Поимейте же совесть!

Он отпустил шею Джереми. Тот, избавленный от этого мелкого унижения, рухнул ему под ноги. Филдинг разволновался. И мы, как ни странно, тоже.