По дороге через библиотеку я пробежал мимо лежащего на полу Барри. Кожу под его глазами окрасили фиолетовые гематомы. Врачу никто не помогал. Предположительно, потому, что он врач и сам может о себе позаботиться.
Я взял себе на заметку проведать его, когда избавлюсь от цветов и добуду в баре тодди, – в смысле, если Барри так и не сдвинется с места.
– Прошу прощения, – сказал я, обойдя Ричарда, который пер прямо на меня, не глядя, куда идет.
– Ой, прости, Даг. Я тебя не заметил, – извинился Ричард.
– Разуй глаза и будь повнимательнее, а то так и снесешь кого-нибудь с ног, понял?
– Что, ночь не задалась, Даг?
Я задумался:
– Нет, все в порядке. – Потом я подумал еще. – Может быть. – И еще после недолгих размышлений я сказал: – Шум действует на нервы.
Он кивнул, словно соглашаясь, но я понял, что он и не думал соглашаться, – просто его голову вечно трясло, потому что его не слушались мышцы шеи; у Ричарда неврологическое расстройство, что-то вроде синдрома Туретта, хотя куда слабее и без обсессивного голосового тика. Среди симптомов – легкая моторная персеверация верхней части торса, а в возбужденном состоянии – и конечностей; и, хотя его форма расстройства довольно легкая, смотреть на него тошно.
Голова Ричарда дружелюбно, раздражающе покачивалась, как метроном.
– Не нравится музыка, Даг?
– Музыка приятная, но слишком громкая. Зачем выкручивать музыкальный центр на полную? И пес Чака сводит меня с ума. Он что, не может научить его затыкаться? В таком лае своих мыслей не слышно.
– Пес просто рад быть псом. Рано или поздно успокоится.
– Будем надеяться, ради его же блага, – сказал я и вспомнил об иголках и флаконах, припрятанных в моем кармане. Не так уж трудно обезвредить Стрелка на ночь, а то и дольше.
Голова Ричарда качнулась вверх, вниз. Это зрелище наполняло меня ненавистью.
– Ричард, я бы с удовольствием задержался поболтать, но мне еще надо найти воду и вазу для лилий. – Длинные стебли словно вяли на глазах. Но на самом деле они не вяли. Они смялись, потому что я их слишком сжал и ломал. Никогда не умел обращаться с растениями. Я попробовал нести букет в обеих руках, нежно, словно дитя. Я боялся повредить бутоны. Такие тяжелые, свисающие. Как правильно носить охапку цветущих лилий?
Да вверх ногами, как парижане! Но в таком положении, когда рука вытянута вдоль тела, лилии чуть не подметали пол. На ходу я обычно ритмично помахиваю руками; теперь пришлось сдерживаться, чтобы колыхающиеся лепестки не угодили мне под ноги. Я вытянул правую руку и стал нести цветы на отлете, под углом – около тридцати градусов от тела. Левую руку убрал во внешний карман спортивного пиджака, к свернутому стетоскопу; вот и нашлось чем ее занять на пути через библиотеку – играться с гибкой трубкой. Разыскивая вместительную вазу, я подспудно ощущал театрально яркую телесную стеснительность, словно мое неестественное, опасливое внимание к движению и позе из-за цветов каким-то образом само по себе притягивает взгляды братьев. Букет неизменно привлекает внимание к своему носителю. И все же мне было немножко нервно, как вдруг меня позвал с набитым сыром ртом Шеймус:
– Эй, Даг, ты же их прямо по ковру волочишь.
– Иди в задницу, Шеймус. Может, вместо того чтобы набивать брюхо, лучше поможешь мне найти вазу? И что ты там пьешь?
– Водку.
– Дай глотнуть.
– Прости. Сам себе поищи.
– Да брось ты, Шеймус. Один глоток?
– Мне пришлось очередь отстоять, Даг.
Зачем спорить зря? Я и так видел, что стакан Шеймуса почти пуст. В нем оставался один колотый лед. Полноценный напиток, мастерски смешанный Клейтоном на заказ, – самое оно для начала ночи. А сейчас уже была ночь в полном смысле этого слова. Снаружи просачивались ледяные сквозняки. На улице входил в силу ветер. Будь проклята эта садовая калитка. Шеймус поднял стакан с водкой, и, когда он издевательски отпил, лед пересыпался в стакане по направлению к его губам и зазвенел.
– Не особенно налегай, – посоветовал я, а он ответил со смехом:
– Чья бы корова мычала, а, Даг?
Здесь мы видим идеальный пример неуместной личной критики в не самой подходящей обстановке. Общение с семьей всегда утомительно. Это не новость. И все-таки Шеймусу не стоило проявлять свой дискомфорт от нашего общения и развешивать ярлыки без спроса. Какой это уже стакан по счету? Ничто не мешало ему выпить у стола, прежде чем утащить с собой этот пустой и запотевший стакан водки. А то и сразу
Шеймус допил последние капли разбавленной водки, и его лицо приобрело привычное встревоженное выражение: тонкие серые губы сжаты, глаза раскраснелись и нервно косятся в сторону бара. Я предположил, что он уже прикидывает, сколько времени придется проторчать в очереди за новым стаканом. Обо мне он уже и думать забыл, когда я спросил: