Сто братьев

– Как думаешь, стена в саду достаточно высокая, чтобы к нам не пробрались посторонние?

– Посторонние? – переспросил Шеймус беззаботно и с заплетающимся языком. Всмотрелся в стакан – пристально, словно надеясь разглядеть среди капель и ледышек что-нибудь интересное. Его широкое круглое лицо поблескивало от пота, словно он только что вышел из сауны. – Слышал новости о Расселе? – со вздохом спросил он.

– Какие новости?

– Это не из первых уст, но, судя по всему, у Рассела что-то не так с игровой рукой.

– О нет.

– В возрасте Рассела травмы руки и плеча – дело обычное.

– А сколько лет Расселу?

– Точно не знаю. Но моложе мы не становимся.

– Правда жизни.

– Ты сам-то чувствуешь себя старым, Даг?

– В каком смысле?

– Ну, старым.

– Иногда с трудом встаю с постели по утрам, если ты об этом.

– А то я тут вдруг подумал: мы можем рассчитывать на тебя в следующее воскресенье в три, когда наша команда выйдет против «Епископальных священников»?

– Я уже много лет не играю, Шеймус. Даже не помню, как это делается.

– Когда-то ты был отличным игроком, Даг. Звездой. Отец всегда говорил, что ты лучший.

Тут между нами повисло молчание, после чего Шеймус продолжил:

– В общем, уже никого не волнует тот нелепый прокол в том неважном чемпионате. Ошибки – это часть игры. Конечно, обидно, когда капитан команды упускает мяч в собственной зачетной зоне под самое завершение матча, но такова судьба, что было, то было, сделанного не воротишь, а кто старое помянет – тому глаз вон. Все говорят, что если бы в тот раз блокировали лучше, то игра бы закончилась иначе. Тебя тогда уже не раз сбили с ног, к тому же нет ничего труднее, чем проносить мокрый мяч, а, если я правильно помню, на поле в тот день было сыро. Короче говоря, это дела давно минувших дней, мы все уже забыли. – Шеймус не сводил осоловелого взгляда со столика, где раздавали выпивку, и продолжал бормотать: – Такой талант, как у тебя, не пропьешь. Это как ездить на велосипеде. Обещай, что ты подумаешь, Даг. Если ты будешь на тактике и длинной передаче, то у нас есть шанс против «Епископальных священников».

Я ответил Шеймусу, что пока не уверен насчет возвращения в футбол, хотя и польщен предложением и согласен подумать при условии, что все понимают: я ничего не гарантирую.

– Я с трудом выкраиваю время в графике и на свое генеалогическое исследование. Тебе будет интересно, Шеймус, что недавно я нашел в корабельном манифесте твоего тезку. Причем добавлю: это не первый корабельный манифест, который я обнаружил во время исследований истории нашей семьи. Так или иначе, Шеймус указан в путевом листе рейса из Портсмута до Берега Слоновой Кости, а оттуда – с так называемым грузом в Новый Свет. В 1811 году. Может, заглянешь потом ко мне? Я покажу твое имя. Оно прямо в журнале. Совершенно разборчивое. Представляешь?

– Даг, – сказал Шеймус, – плюнь ты на семейную историю, надевай свою старую джерси и приходи в воскресенье. Уж поверь, там ты снова почувствуешь себя молодым. И, Даг, не переживай насчет раша. Пока у нас на линии розыгрыша Грегори, ни один «Епископальный священник» тебя и пальцем не тронет.

– Грегори же сам епископальный священник.

И снова Шеймус опустил глаза в стакан и, узрев его пустоту, вздохнул. Ответил усталым голосом:

– Что о Грегори ни говори, он верен семье. Он играет за нас.

Беседуя с Шеймусом, я надеялся, что он не впадет, как обычно, в нарколептическую интерлюдию. Время и обстановка были самыми подходящими: ночь уже наступила, красная библиотека была освещена скупо. Шеймус, понял я, разгорячился из-за тем, которые можно считать напряженными, эмоционально заряженными и потому способными резко вогнать его в рефлекторный сон нарколептика. Чтобы его вырубить, большого расстройства или стресса не надо. Хватит, например, и тревог, как Рассел со своей поврежденной рукой справится на матче в воскресенье. Это, очевидно, повод для волнений всей нашей команды. Шеймус, похоже, особенно ощущал на себе бремя коллективных переживаний. Травма Рассела натолкнула Шеймуса – да и всех нас – на печальные, полные отчаяния мысли о приближающейся старости. А потом еще его подавленные гнев и разочарование из-за того, как я подвел команду в прошлом, не говоря уже о серьезном напряжении Шеймуса, вызванном тем, что я принял за нарциссическую дилемму. Здесь я имею в виду его воспоминания о том, что отец восхищался моими бросками. Должно быть, брата это ранило – отметим, как он пытался опосредованно восстановить чувство собственного достоинства неубедительным утверждением о командном духе Грегори. А возможно, излишне оптимистичную оценку характера Грегори можно объяснить и приливом энтузиазма после первого стакана по поводу предстоящего вечера и всяческих развлечений, которые ждут всех нас в красной библиотеке. Это заодно объяснило бы и разочарование с депрессией, навеянные безнадежно пустым видом коктейльного стакана.

Как я уже упоминал, погрузить моего брата в глубокий, нерушимый сон не составляет особых трудов.