Сто братьев

Веки Шеймуса задрожали. Мужчины в освещенной дали казались смутными блуждающими фигурами. Кто-то вел в тенях беседы о рискованных сделках, неприглядности чьего-нибудь костюма или когда наконец подадут ужин, а то уже поздно, к восьми, самое время выпить еще по одной.

– Что будешь? – слышалось то и дело, а в ответ:

– Джин.

– Шерри, пожалуйста.

– Бокальчик белого.

– Еще бурбон с водой и льдом, если не затруднит, Клейтон, и можно в высокий стакан.

Праздничное настроение набирало обороты. За обычным исключением близнецов, беседующие братья сбивались в расплывчатые и негерметичные кружки: иными словами, выпивающие переходили вместе со стаканами от компании к компании, пока все они не сливались в одно густое, болтающее, практически непрерывное течение тел по библиотеке и мимо бара. Раздавались деликатные шаги множества ног. Кто-то сделал музыку громче, но ее тут же начали перекрикивать. Кто может выдержать эти шумные часы перед тем, как наш ужин выкатят и расставят на подносах на дубовом столе под окном-розеткой, выходящим на высохшие топиарии?

Под лунным светом наши старые деревья выглядят особенно пугающе. Давно облетела с мертвых ветвей листва, оставив лишь скелеты. По-моему, лучше держаться от окон подальше, чтобы глаза вовсе не видели эти перекошенные силуэты зверей и птиц, как будто кричащих на тебя с облетевших насестов. Конечно, этот крик, как обычно, – всего лишь ветер в ветвях, что скрипят, ломаются и падают на землю. Я уже давно предлагаю пустить всю эту проклятую рощу под топор – или под бензопилу? – но никто и слушать не желает. «Сожжем пни, засеем газон, повесим сетку и будем играть в большой теннис», – как-то предложил я компании, которая собралась за низким столиком, заваленным периодикой на иностранных языках. В ответ кто-то – Форрест, если я правильно помню, – оторвался от итальянского «Вога» и сказал: «Это на таком-то ветру?»

Я оглянулся на Шеймуса. Он стоял, опасно уронив голову на грудь, и шатался, словно сам стал высоким старым голым деревом, которое гнет и треплет ветер. Глаза закрыты или почти закрыты, веки трепещут. Вот он отклонился назад. Ноги – в гибких коричневых туфлях – твердо стояли на полу. А вот и пустой стакан в руке. Стоило бы его забрать, пока Шеймус не уронил, но руки уже покачивались, а когда это начинается, то Шеймуса уже лучше не беспокоить: беспечная жестикуляция означает, что он заснул стоя и может плохо отреагировать на прикосновение. Подобный эпизод может продлиться как несколько минут, так и несколько часов, в течение которых Шеймус без понятных кому-либо причин попытается пройти через книжные шкафы в туалет.

– Шеймус опять уснул, – прошептал я Артуру, отправившемуся в долгий поход к бару. Артур обернулся к Джеймсу – следующему в очереди – и передал:

– Шеймус заснул. Осторожней.

Так весть облетела всех по сарафанному радио, и все принялись обходить Шеймуса по широкой дуге, чтобы он и дальше себе стоял и бешено размахивал руками. Совесть мучила меня при виде всего того, что я не в силах исправить одной лишь любовью к своим братьям, пока они шатаются по библиотеке или падают на пол. Макс, например, так и не сдвинулся со своего места на ковре. Вон он, лежит на спине, раскинул руки, обувь едва не сваливается с ног. Кровь уже засохла, он спокойно отдыхает под присмотром Бертрама, который терпеливо дожидается, когда я принесу сельтерскую.

Тут же неподалеку расположился и Вирджил. Сжался в уютный клубок вокруг расшитой подушки, которую я ему подложил. Я не видел, дрожит он или нет. Он обнимал подушку и выглядел умиротворенным.

Но не Барри. Тот серьезно ушибся головой. Из его горла периодически слышалось довольно громкое клокотание. Очки съехали с багрового хребта переносицы. Из карманов брюк по всему ковру рассыпались яркие монеты.