Сто чудес

Из-за антисанитарных условий и нехватки питания у меня опять случилось воспаление легких, и я не могла работать. Когда мне полегчало, Фреди нашел спокойное занятие в конторе опеки над младшими, грязной каморке, где я должна была разбирать бюрократические бумаги и записывать имена прибывших. Работа занимала слишком мало времени – и я только и тосковала по родителям и по радостям нашей прежней жизни. Вспоминая Мадам, мои книги, музыку, я чувствовала себя еще несчастней. Я даже не могла проигрывать музыку в голове, потому что сильнее страдала от этого.

Каждый день пиком моей активности было передавать записки Фреди от совета старейшин в казарме «Магдебург» и от Фреди и его помощников совету. Когда я оказывалась рядом с Фреди, я старалась покрутиться возле него, чем-то помочь, узнать новости от тех, кто лучше моего представляет, что происходит в мире. Всегда находился кто-то, у кого было радио и кто сообщал о последних известиях, а чехи, работавшие в гетто, проносили контрабанду всякого рода, завернутую в газеты, которые мы потом читали.

Новости редко радовали, а наши мучения в Терезине ничем не облегчались. Прежде всего мы страдали от голода, затем – от телесного истощения, вызванного тяжелой работой. Нас мучили вши и клопы, блохи и крысы разносили тиф, менингит, желтуху и энцефалит. Кожа постоянно зудела и была ярко-красной от расчесывания. Старики и психически нездоровые люди почти не получали медицинской помощи. Из-за перенаселения лагеря ускорились транспортировки на восток, что внушало нам страх. Мы так и не узнали, какой конкретно «восток» имеется в виду, но ходили ужасные слухи о лагерях смерти и рабском труде, так что «восток», где бы он ни находился, нас совсем не прельщал.

Одним из актов садизма со стороны нацистов было заставить совет старейшин решать, кого оставить в гетто, а кого отправить со следующим эшелоном. Опасаясь худшего, они обычно старались спасти детей и не разделять семьи. А это означало, что, если у какого-то узника умирал родственник, скорбящий еще и продвигался вперед в очереди к вагонам, уходившим на восток.

Походило на извращенно жестокую форму естественного отбора.

Остававшиеся в Терезине начали получать странные открытки от уже отправленных на восток. На них стоял штемпель «Биркенау», о котором никто никогда не слышал. Текст на открытках всегда был написан по-немецки, заглавными буквами и гласил, что все хорошо, но стиль выглядел официозным и неестественным, как если бы текст подвергался цензуре, прежде чем его записывали на открытке. Наобум употребленные слова на иврите – «хлеб» или «опасность» – добавляли убедительности и без того зловещим слухам.

У меня была подруга по «Маккаби», милая девушка Маргарет Винтерниц из Праги, которую вместе со всей ее семьей в числе первых отправили на восток, предупредив о транспортировке за два дня, как происходило и прежде. Все мы переживали за нее, ужасно переживали, но ничего не могли поделать. На прощание мы обнимались со слезами, помогали ей укладывать вещи, а потом сопровождали ее к сооружению, известному как Баня, где людей избавляли от вшей и готовили к транспортировке, после чего они шли три километра пешком до станции. Не знаю, что случилось с Маргарет, но, насколько мне известно, ни она, ни кто-либо из ее семьи не вернулся. Ее место в казарме и в нашей группе заняла другая девушка, как обычно бывало в Терезине.

Потом в Добржич привезли моих родственников, прежде остававшихся на свободе, – среди прочих Гануша, мою первую любовь, и его брата Иржи, а также их родителей: мою тетю Гермину и дядю Эмиля. Мы были рады, что встретимся с ними, но после узнали, что евреи из Добржича будут содержаться в особой зоне, а не в основной части гетто, потому что их незамедлительно пошлют на восток. Решив увидеться с Ганушем во что бы то ни стало, я сумела сделать так, что он вышел из особой зоны, и привела его к Фреди.

– Пожалуйста, попробуйте добиться, чтобы моего кузена не отправляли сейчас на восток, – умоляла я.

Но Фреди не захотел обманывать и прямо сказал, что тут он бессилен. Гануш поблагодарил меня за попытку помочь и спокойно ответил, что предпочитает не разлучаться со своей семьей. Перед расставанием мы с любовью вспомнили наши счастливые деньки, когда бегали по лужайкам замка в Добржиче, и обещали друг другу поддерживать связь, когда будет возможно. Как и я, он мечтал однажды уехать в Палестину, планируя стать там профессиональным футболистом.

– До встречи в Обетованной земле! – весело сказал Гануш при прощании. Прошли годы, прежде чем мы узнали, что он и вся его семья: тети, дяди и мои кузены и кузины, шумно собиравшиеся за столом у бабушки на праздники и выходные, – все были отправлены в Белоруссию и там расстреляны и погребены в общей могиле, в лагере смерти Малый Тростенец возле Минска.

* * *