Сто чудес

Благодарение Богу, мы с мамой вновь встретились в длинной очереди к грузовикам с открытыми кузовами, на которых нас должны были доставить дальше, вглубь огромного лагеря. Мы стояли, оцепеневшие, на жгучем ледяном ветру, обхватив себя руками и нагнув головы, прилипнув друг другу, выдыхая пар и избегая встречаться глазами с кем-либо из охранников, как мне посоветовала мать.

Холодной и окоченевшей рукой я все еще сжимала листок с нотами баховской «Сарабанды» из «Английской сюиты». Я смотрела вниз и читала мелодию самой себе, потому что в тот момент для меня жизненно необходимо было сосредоточиться на ней.

Кузов первого грузовика почти полностью заполнился, когда я оказалась в начале очереди, и меня загнали туда. Едва мне удалось твердо встать на ноги, я обернулась и потянулась к матери.

Но, к моему ужасу, охранники преградили ей дорогу ружьями, и один из них ударил по кузову, давая знать водителю, что он может трогаться. Солдаты отпихнули маму и прочих узников назад, толкнув нескольких во вторую машину, припаркованную рядом.

Строгие указания матери ничем и никак не привлекать к себе внимания вылетели у меня из головы. Мы держались вместе на протяжении двух кошмарных лет, я добровольно отправилась с ней на страшный восток, отчасти в надежде спасти ее, но ведь для этого мы опять-таки должны были остаться вместе! Я закричала ей, а другие узники вцепились в меня, чтобы я не выпрыгнула из машины.

Когда грузовик подался вперед, я испустила такой вопль отчаяния, что мама не могла не поднять глаза на меня, и увидела, как драгоценный листок с записью музыки выпал из моих рук, протянутых к ней.

Во всем мире она одна знала, что значил этот клочок бумаги для меня. Мама бросилась вперед, а за ее спиной раздались пронзительные крики. Она бежала так проворно, словно была вдвое моложе своих лет, только для того, чтобы поймать листок с нотами и вернуть его мне – что стало бы, как она понимала, ее предсмертным, прощальным даром. Она догнала грузовик и протянула мне мой талисман.

В полном отчаянии я рванулась к ней, но меня оттолкнули другие заключенные: они схватили маму за пальто, за руки, за лацканы – за что только можно было схватить, подняли ее в воздух и втащили в кузов. На ее лице появилось растерянное выражение, как, вероятно, и на моем.

Я ошеломленно смотрела на кавардак, поднятый мамой, за которой гнались охранники, издавая крики и размахивая оружием. Оцепенев, я увидела, как прекрасная «Сарабанда» Баха, почти несомненно спасшая жизнь моей матери, вьется в победном танце, исчезая в черном мраке.

* * *

В Освенциме-II – Биркенау мы на второй день стали просто номерами, я – номером 73289, который бледная полька с опущенным лицом, избегая взглянуть мне в глаза, аккуратно вытатуировала на моей левой руке. Я чувствовала, что кончиком иглы она выдавливает вместе с кровью из моей руки всякое представление о личности, на какое бы я ни притязала до этого момента.

Накануне ночью нас с мамой и других пассажиров первого грузовика стянули наземь из кузова и прогнали по проходам, окруженным колючей проволокой. Луна не светила. Единственный свет исходил от шаривших прожекторов и от красных отблесков, поднимавшихся на три метра в небо над трубами адских топок в отдалении. Они пропитывали ночной воздух жутким запахом опаленных волос и сгоревшего мяса.

В сопровождении заключенных-тюремщиков в полосатых униформах и под присмотром горстки людей из СС мы шествовали группами по пять человек. Снежную равнину, насколько хватало глаз, пересекали темные контуры сотен низких деревянных строений, каждое со своей трубой.

Я опять опустила голову и смотрела на ноги матери, шедшей передо мной. Я старалась идти след в след, как и она шагала в ногу с женщиной впереди нее. И лишь иногда я слегка поднимала голову и опасливо озиралась, слыша рядом с собой ритмичный скрип снега под ногами.

Словно в галлюцинации я заметила в группе мужчин, шедшей навстречу, Фреди Хирша, а он тогда же заметил меня. «О, и ты уже здесь, – сказал он печально из-под козырька кепки, наполовину скрывавшей его лицо. Затем нырнул вниз, словно обронив перчатку, прошептал: «Скажи им, что тебе пятнадцать!» – и прошел мимо.

Потеряв дыхание и с почти остановившимся сердцем, я едва не натолкнулась на мать, которая спешно указала мне на прежнее место в строю. За секунду дорогой Фреди, прекрасно помнивший, что мне семнадцать, подверг свою жизнь риску, только чтобы предупредить меня сказаться младше своих лет и тем самым спас от отправки на рабский труд.

На территории лагеря, в секторе BIIb, нас затолкали в большое здание, принадлежавшее, как мы узнали потом, к «Семейному лагерю» для новоприбывших из Терезина лиц, состоявших в родстве или просто прежде живших вместе. Этой привилегией мы были обязаны международному интересу к судьбе известных евреев из Чехословакии. Представители швейцарского Красного Креста могли посетить Освенцим так же, как посетили Терезин.