Сто чудес

В 1957 ГОДУ французская компания Véga Gramofon пожелала записать некоторые из «Бранденбургских концертов» Баха с моим участием, что было великой честью. Но французы хотели осуществить запись в течение трех недель, а мой график был напряженным, к тому же я раньше не занималась по-настоящему этими сложными инструментальными композициями. Поэтому мне пришлось с огромной неохотой отказаться.

На следующий год разговор о «Бранденбургских концертах» возобновился, и теперь французы предлагали еще и значительный гонорар, и я нашла время сыграть концерт № 5 в ре мажоре с ансамблем Instrumental Sinfonia под управлением дирижера Жана Витольда, что стало ценнейшим опытом для меня как солистки. Витольд был очень интересной личностью – поляк по происхождению и замечательный музыковед-специалист по Баху, написавший книгу о нем. Я помню, что обращалась с ним ужасно, потому что он не мог уловить нужный темп, и перед выходом на сцену я отстучала темп на его руке. И он не разорвал меня в клочки.

Концерт понравился публике, у меня до сих пор хранится один из отзывов в печати: «Огромный успех чешской исполнительницы в Париже. Вместе с Жаном Витольдом она сыграла концерт для клавесина Иржи Бенды. Все парижские критики высоко оценили это выступление. Как утверждают искушенные парижские рецензенты, чешский народ вправе надеяться, что Ружичкова станет одним из ведущих мировых виртуозов».

Пятый «Бранденбургский концерт» мы записали для «Веги» вскоре после этого выступления в трехнедельный срок. Я не знала партитуры, концерт отсутствовал в моем репертуаре, поэтому я заявила Витольду по телефону, что не выучу ноты за три недели. Наутро я обнаружила, что моя подушка заплакана. Мне снился Париж, во сне я страшно тосковала по этому городу, и днем я перезвонила Витольду сказать, что приеду.

Когда готовилась к записи, произошло нечто странное. Я была дома с Виктором и начала играть пятый концерт. Неожиданно музыка оказалась в моей голове, и необходимость переворачивать передо мной страницы нот исчезла. Я чувствовала, что знаю партитуру наизусть, и спрашивала себя: Как бы поступил Бах?

Виктор изумился не меньше моего, а я доиграла до конца.

В следующие несколько лет я путешествовала и делала записи, выступала и преподавала: раньше я и представить себе такого не могла. Я даже сыграла в Праге подарок Виктора на свадьбу, прекрасный фортепьянный концерт, ради которого, что случалось очень редко, я вернулась к своему прежнему инструменту, нарушив верность клавесину. В 1959 году, в 150-летнюю годовщину смерти Гайдна, меня пригласили на Гайдновский музыкальный фестиваль в Будапешт, где я исполнила не только самого Гайдна, но и Бартока и Бренду. Тогда же я впервые увидела себя по телевизору. Летом 1960 года мы с Виктором поехали в деревню отдохнуть, там я приготовила четырехнедельный курс по вопросам интерпретации старинной музыки для преподавателей в Софии, в Болгарии, а в 1961 году меня впервые пригласили в Шотландию в рамках международной программы культурного обмена. Я играла Перселла и Генделя в эйрширском городе Камнок. Через два года мне посчастливилось выступить в лондонском Уигмор-холле, куда я возвратилась через шесть лет, для того чтобы исполнить «Гольдберговские вариации». О последних в моей трактовке рецензенты писали, что я продемонстрировала «невероятную витальную энергию и напор» и даже «некоторую игривость». За организацию всех этих выступлений отвечал «Прагоконцерт», ставший официальным государственным агентством по заказу билетов и посылавший меня с культурной миссией в такие места, как Киев или Румыния.

Но куда бы меня ни отправляли, я получала отдачу со стороны публики. Русские были самыми одаренными слушателями, а в Дубровнике меня осыпали таким количеством роз, что пришлось остановить исполнение и удалять лепестки, угодившие между струн клавесина. Англичане произносили пламенные речи, оказавшись не такими флегматичными и замкнутыми, как о них говорят, а в Париже или в Австрии слушали настолько внимательно, что потом спрашивали, почему я сыграла какое-то произведение в другом темпе, чем в прошлый раз. Самым же дорогим был отклик пражских слушателей, которые воспринимали меня как своего человека. Особенно мне нравилось, когда люди на моем концерте впервые слышали клавесин.

Я была востребована и радовалась успехам, а между тем 1959–1962 годы предвещали после десятилетия политического террора новые мрачные времена. Напряженность в холодной войне достигла пика, Карибский кризис грозил катастрофой. Виктор работал на радио, когда начались приготовления к войне. Он был ужасно подавлен и в 1961 году взялся за вторую симфонию, опус 18, под названием Sinfonia Pacis, Симфония мира.