Сто чудес

БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ времени я вела заурядную жизнь, не обедая в замках и великолепных поместьях. Я лишь успевала схватить что-нибудь съедобное в уличном киоске между репетициями и выступлениями. Я была столь занята, что еле находила минуту на что-нибудь еще.

Однажды в 1964 году меня вызвали в министерство и сообщили, что я должна буду учить нескольких английских студентов, прибывающих на год из Оксфорда и Кембриджа по образовательной программе в области культуры, организованной Британским советом. Одного из них звали Кристофер Хогвуд.

Кристофер сперва произвел на меня впечатление чудака: сразу заявил, что в Праге он исключительно ради меня и ему больше ничего не нужно в коммунистическом городе.

Но, конечно, вскоре он влюбился в Прагу и мы стали добрыми друзьями. В следующий раз Кристофер приехал туристическим гидом и признался, что не в силах был дальше переносить разлуку с Прагой.

Дорогой Кристофер мог бы стать великим музыкантом-солистом, однако он понял, что был человеком Ренессанса, и желал сосредоточиться на дирижировании, книгоиздательстве и научных занятиях. Он стал выдающимся дирижером, клавесинистом и музыковедом, основал Академию старинной музыки, в возрождении которой сыграл ведущую роль. После смерти Хогвуда в 2014 году в возрасте семидесяти трех лет его брат писал и рассказывал, что Кристофер не переставал говорить обо мне.

В тот же год, когда я начала учить Кристофера, скрипач Генрик Серинг пригласил меня на фестиваль в Дубровнике. Меня позвали еще и в Берлин, где дирижер Хельмут Кох избрал меня вместе с клавесинистами Хансом Пишнером, Ханнесом Кестнером и Линдой Коблер исполнять баховские концерты для двух клавесинов с оркестром и для четырех клавесинов. Потом чешская звукозаписывающая компания «Артьер» послала властям запрос о разрешении записать «Гольдберговские вариации» для экспортного издания.

Через год после осуществления этого проекта Мишель Гармин, продюсер парижской компании «Эрато», приехал ко мне в Прагу с необыкновенным предложением. Речь шла о десятилетнем контракте, о записи всего корпуса произведений Баха для клавишных в клавесинном исполнении, что заняло бы двадцать одну пластинку. Удивительно, но это огромное наследие никогда не записывалось полностью, с периферийными сочинениями вроде четырехчастной сонаты в ре мажоре, кипой малых прелюдий и фуг, сонат для клавесина, скрипки и виолы да Гамба, транскрипций концертов Вивальди и с «Тройным концертом» в ля миноре и пятым «Бранденбургским концертом». Мишель был молодым энтузиастом, которому поручили составить оригинальный каталог барочной музыки, с особым вниманием к французским сочинениям, для серии, рассчитанной на десять лет работы. А записи должны были происходить в студиях, концертных залах и церквях Парижа.

Я прямо не верила своему счастью.

Мысль о том, что именно чешская музыкантка войдет в историю как первая, кто записал все клавишные произведения Баха, была слишком сильным искушением для властей, чтобы устоять. Полагаю, гонорар тоже их прельщал. Однако сделка не прошла беспрепятственно. Власти пожелали, чтобы по нашему контракту чешская компания «Супрафон» получила права на распространение записи в Восточном блоке, а «Эрато» ограничилось Западом. Я жила в напряжении, пока продолжались переговоры, но в итоге стороны достигли компромисса.

«Эрато» предприняла все, чтобы помочь мне с титанической работой. Они оплатили мне уроки французского и обеспечили в Париже доступ к тяжелым инструментам, производимым немецкими компаниями «Аммер», «Шперрхаке» и «Нойперт». В строении таких современных клавесинов применены позднейшие фортепьянные технологии, которые придают инструментам более современное звучание, не соответствующее, по мнению пуристов, композиторским замыслам. Но я – с осторожностью – стараюсь использовать их, они позволяют мне лучше применить свои способности.

Еще одним счастьем было позволение играть на двух из пяти сохранившихся исторических двойных клавесинах, созданных Хенри Хемшем в 1754 и 1761 годах. Они были реставрированы французским мастером Клодом Мерсье-Итье, который тогда только открыл в Париже специализированный магазин. Никогда мне и не снился такой подъем интереса к моему любимому инструменту, чтобы возможным стало появление магазина, торгующего только клавесинами, да еще в разгар шестидесятых.

Раньше мне не приходилось играть на столь почтенных инструментах, как изделия Хемша, и я оценила разницу. Звук у них был чище, а регистры ниже, чем у клавесинов, изготовленных в XX веке немцем Юргеном Аммером, на которых я обычно играла для «Супрафона».