Сто лет Ленни и Марго

На пляже не было ни души. Сильный ветер трепал росшую с краю высокую траву. Мы постояли немного, помолчали, наблюдая, как свирепые волны смывают песок в море.

– Я ухожу, – сказал он.

И я подумала, это шутка, а потом увидела, что он плачет.

– Ухожу. Должен уйти.

Ревущий ветер пронизывал меня. Я вглядывалась в его лицо, искала просвета. Но не находила.

Мы по-прежнему жили в съемной квартире, где было тесно и шумно – у соседей лаяли собаки, и сами они лаялись. А хуже того, у них родилась девочка. Ее яростные крики врывались из-за стены в нашу спальню, а мы лежали молча, борясь с желанием встать и пойти утешить маленькое существо – чужое.

Мы шли по берегу бок о бок, хоть за руки и не держались. Мои ботинки утопали в песке. Здесь было гораздо холодней, чем в нашей квартирке, но так же тесно; сильный ветер окружал нас, бросал мне волосы в лицо, наполнял мой рот и уши ревом стихий. Пальцы мои скрючились в ладонях, повинуясь инстинкту самосохранения. Но я их все равно уже не чувствовала. Чтобы слышать друг друга, нам приходилось кричать, а мы с Джонни к такому не привыкли. Нам это было несвойственно. Поэтому, наверное, слова, которые он выкрикнул в конце концов, дались ему особенно трудно.

– Не могу я, Мар, ты… – он осекся. – Не могу здесь оставаться.

Он утер слезы, и пальцы мои, инстинктивно разогнувшись, хотели уже потянуться к нему.

– Но почему? – Я старалась перекричать грохот волн.

Все ветры в мире, кажется, взвихрились вокруг нас, а потом вдруг резко стихли. Все замерло на миг.

– У него были твои глаза, – тихо проговорил Джонни.

Марго печально улыбнулась.

Я закрыла глаза и перенеслась на тот пляж, чтобы быть с ней рядом, – кусачий ноябрьский холод сразу проник под халат и пижаму, а рядом на песке сидела молодая Марго в коричневом пальто и неслышно плакала – ветер уносил звуки. Погрузив задник розовой тапочки в сырой песок, я описала дугу. Очертила себя кругом. Марго выглядела совсем иначе с темными волосами, взлохмаченными ветром. Подтянув колени к груди, она уткнулась головой в подол, и тогда я подошла, протянула руку, прикоснулась к ней…

И сказала:

– Все наладится.

– Спасибо, – улыбнулась она, и мы вновь оказались в Розовой комнате.

Остальные изо всех сил старались не обращать на нас внимания. Интересно, слушали ли нас Элси с Уолтером, пока что-то там скребли, размазывали и выцарапывали.

Марго взяла уголь, затемнила траву на краю обрыва. Потом достала из рукава салфетку, но не стала сморкаться или вытирать слезы, а приложив ее к бумаге, растушевала контуры угольного Джонни – высокого, худого, повернувшегося к зрителю спиной и потому безликого.

– Так он оставил тебя одну с малышом? Уж я бы ему устроила!

– Нет, все было не так.

– Но он ведь ушел?

– Да.

– А что стало с малышом?

Отец Артур и мотоцикл

Отец Артур сидел за электронным пианино в углу часовни. Нажал клавишу, извлек глухую ноту. Нажал другую. Потом нажал обе. Звук вышел так себе. Он вздохнул и поднялся.

– Хорошо получилось, продолжайте.

– Боже милостивый! – Отец Артур, пошатнувшись, сел обратно на банкетку, приложил руку к груди. – В толк не возьму, как тебе удается так тихо прошмыгнуть в дверь.

Я подошла к пианино.

– Играете?

– Нет. Просто пыль протирал и решил попробовать. Не знаю, зачем оно вообще здесь, органиста мы все равно не держим.

Я села рядом с ним на банкетку, выжала ноту. Звук вышел будто из-под одеяла. Я выжала еще.

– Вот выйдете на пенсию – будете брать уроки.

Он натянул чехол на клавиатуру.

– Может быть…

– Для этого ведь и выходят на пенсию? Чтобы делать наконец, что всегда хотелось, но духу не хватало.

– Значит, мне надо сесть на мотоцикл?

– А как вы сядете на мотоцикл в вашем платье?

– Это не платье, Ленни.

– Нет?

– Нет! Я уже тебе говорил. Это облачение.

Я помолчала, силясь представить себе отца Артура, который, усевшись на мотоцикл, расправляет свое белое облачение так, чтобы не слишком торчали ноги. Потом он колесил по городу в старомодных мотоочках, и одеяния его нелепо раздувались, а позади ехала банда священников на “харлеях”.

Отец Артур, кажется, опечалился.

– Вообще-то на пенсии облачение мне уже не понадобится.

– А может, вам садоводством заняться? В таких одеждах самое то – на солнце не сгоришь, и в то же время ветерком обдувает.

– Нельзя садовничать в облачении!

– Нет?

– Это священная одежда.

– Да?

– Да! В нем можно только исполнять духовные обязанности.

– А жаль! Сдается мне, очень удобная ночнушка получилась бы.

– Предпочитаю пижаму, – сказал отец Артур.

Встав из-за пианино, он направился в другой конец часовни. Лилово-розовый отблеск витража пятном ложился на ковер, и отец Артур, ступив в это пятно, на мгновение сам стал лилово-розовым.

– Что ж, Ленни, – он взял отбившуюся от остальных, забытую кем-то на скамье Библию, – расскажи про ваши сто лет.

Я подняла чехол и взяла одновременно самую высокую и самую низкую ноту.

– На нашем счету на стене Розовой комнаты уже пятнадцать.

– Блестяще! А как Марго?

Я нажала три клавиши подряд, слева направо, и ноты пошли вверх. Благозвучно получилось.