Сто лет Ленни и Марго

В доме у него царил хаос. В основном строении – высоком, из крошащегося камня – раньше жил фермер. Наследников у фермера не было, и Хамфри выкупил дом, намереваясь превратить его в самый что ни на есть современный, но как только провел воду, электричество и устроил на чердаке обсерваторию, проделав окна в крыше, эту затею бросил. В окнах свистели сквозняки, батареи не работали.

Были и другие строения – в одном он держал стайку кур, в другом – автомобиль. А третье находилось в процессе преобразования в обсерваторию побольше. Ему уже повезло: прошлой зимой часть черепичной крыши обвалилась сама. Проводя для меня экскурсию, он рассказал, что собирается сделать тут прозрачную крышу из стекла, чтобы смотреть на звезды и не леденеть, цитирую, как ведьмина титька.

Кур было много, он с наслаждением кормил их, брал в руки и говорил с ними, словно они могли понять. Всех он назвал в честь звезд Голливуда прежних времен: Мэрилин, Лорен, Бетт, Джуди… Я спросила почему, и он объяснил: отчасти потому, что они ведь были звездами и ему это нравится, а в основном потому, что поднадоело уже все называть в честь созвездий. Он даже не поверил сначала, когда я сказала, что тоже была однажды гордой мамочкой цыпленка. Сказала – и тут же захотела позвонить Мине. Я часто думала, что сталось с Джереми. По-прежнему ли он живет где-то там жизнью петушка на свободном выгуле и клюет себе зерна по всему Лондону?

Мы вышли в поле, простиравшееся позади его дома, и стали смотреть в небо. Это поле – первоначально коровий приют – теперь приютило необычайно разросшийся сад. Вечер стоял такой холодный, что наши дыхания, отлетая, кружили в воздухе и принимали призрачные очертания, но меня это не волновало. С ним я была словно в храме – вот как, пожалуй, вернее всего описать мои ощущения. Как будто впереди у нас вечность, чтобы наговориться, и еще больше, чтобы насмотреться. Я не спешила говорить, впечатлять его, смешить. Он просто умиротворял меня и все.

Мы ели острые тапас за шатким кухонным столом, с одной стороны подпертым “Желтыми страницами”, с другой – коробкой от “Монополии”. Таких, как Хамфри, я еще не встречала. Он был одновременно связан с миром и оторван от него. Связан через замысловатые перемещения звезд и знание, как всякий спутник, созвездие и Луна расположены сейчас по отношению к Земле, но оторван от всего остального – в холодильнике у него лежал кусок масла с истекшим два года назад сроком годности, календарь на стене утверждал, что на дворе все еще 1964-й. Он хранил рекламные проспекты к давно прошедшим мероприятиям и билеты на них, помнил, о чем говорили в программах “Радио 2”, нравившихся ему в университете, но частенько забывал, кормил ли сегодня кур и когда у сестры день рождения.

– Пойду проведаю кур – вдруг проголодались? – сказал Хамфри.

А я предпочла не напоминать, что за последние два часа, проведенные мною здесь, кур он кормил уже дважды. Напротив, с радостью осталась одна у него на кухне посреди всякого старья и стала читать. Записки Хамфри от Хамфри – они тут были повсюду – и ярлычки, наклеенные на предметы, которые вроде бы в этом не нуждались, например “Большая ложка”. Ярлычок на одной кастрюле гласил “хорошая”, на другой – “плохая”. Зачем он оставил обе, я так и не поняла.

Хамфри вернулся, потоптался, отряхивая резиновые сапоги, по промаринованному в грязи коврику у двери.

– Еды у них много, даже чересчур, пожалуй!

Он расхохотался, будто и эта шутка тоже была превосходна. А потом с горящими глазами взял меня за руку.

– Так пойдемте же, рассмотрим их как следует.

И он повел меня вверх по лестнице на чердак, в самодельную обсерваторию, способную приоткрыть нам, простым смертным, небеса.

Мой друг, мой друг

– У меня в ванной чешуйницы завелись. Отец Артур сел на скамью рядом со мной. – Сначала я подумал – это слизни, когда пошел в туалет рано утром, но нет, это чешуйницы. Я видел только одну, темную, она заползла в щель между плиткой и плинтусом.

– Ты, может, думаешь, я хочу от них избавиться и опасаюсь, что они превосходят меня числом, живут внутри стены омерзительными полчищами, но они мне даже нравятся. Напоминают, что жизнь возможна даже в самых неблагоприятных условиях. И потом, они такие забавные, эти скользкие серебристые полоски, перетекают, как вода, и совсем не похожи на другие известные нам формы жизни.

– Когда я принимаю ванну – и пожалуйста, останови меня, если считаешь неприличным говорить на эту тему, – то больше не читаю. А жду и наблюдаю, надеясь, что отсутствие передвижений внизу, может быть, привлечет одну из них – выманит на поиски приключений, в неведомые края на полу моей ванной комнаты. Чаще всего они не появляются. У меня на этот счет две теории. Первая: они не любят света – когда я ночью захожу в туалет, а это часто бывает, они всегда разбегаются. Вторая: они ведут ночной образ жизни. Хотя я, признаться, ничего не знаю о том, как спят наши беспозвоночные друзья, но часто раздумываю: а может, они не любят день и предпочитают ходить на разведку по ночам?