Сто лет восхождения

Крак! Звук мгновенный, резкий, едва слышный прозвучал в пустой лабораторной комнате. И Лев не столько услышал, сколько ощутил его. Звук отдался в кончиках пальцев, еще сжимавших иссеченное косой риской латунное тельце барашка. Лев стремительно отвернул барашек. Едва заметная, тоньше волоса, трещина причудливым ломким зигзагом перечеркнула стеклянную крышку. Он разом почувствовал, что взмок. Как к якорю спасения потянулся к коробке папирос, что лежала тут же на верстаке. Дрожащими от слабости пальцами размял сухой табак, продул мундштук. И, презирая себя, проклиная в душе Алиханова, чертов прибор, идиотский эксперимент и атомную физику, прикурил от пляшущего в ладонях пламени спички. Спокойствие пришло с первым глотком дыма. Он затягивался жадно, быстро, вдыхая едкий горячий дым. И жажда какой-то непонятной, торопливой деятельности овладевала им. Хотелось что-то предпринять, исправить, закрыть эту трещину, едва различимую, похожую больше на паутину. Ведь есть же какой-то выход? Не может не быть...

Братья Алихановы ворвались в лабораторию стремительно. Они так были поглощены спором, что сразу и не заметили снятой крышки, растерянного лица препаратора. Только Артем, потянув носом, обронил: «Ну и накурили!» — и пошел открыть форточку. Но остановился на полпути, разом разглядев предательскую трещину: «Уже?»

— Что «уже»? — переспросил Алиханов.

Потом братья спорили, прикидывая, что же делать с крышкой. Заварить трещину? Но выдержит ли она вакуум. Стеклодув — ювелир, мастер. Но прочность? Леву они словно не замечали. Да, наверное, так оно и было. Он примостился возле верстака, курил и мучился от этого пренебрежения. Уж лучше бы ругань, разнос, самый изощренный. Что-что, а словарный запас у братьев по этой части богатый. За два дня сумел убедиться. Так нет, орут друг на друга.

Наконец Абрам смилостивился, обратился к нему:

— Вы же сказали, что умеете работать руками?

— Умею! — с вызовом ответил Лев. И уже мягче, с просительными нотками, за которые самому стало обидно, повторил: — Умею! Вы же сами видели.

— «Умею-умею», — очень похоже передразнил Артем, — кастрюли лудить. Тут же класс нужен. Стекло ведь.

— А вы что, сразу?.. — Лева вскочил, засунув руки в карманы, зло сжал кулаки.

— Нет, не сразу. Но я не утверждал самонадеянно, что умею. Вот смотрите.

Артем подошел к верстаку, взял паяльную лампу и чиркнул спичкой. Пламя желто-синим хвостом с гудением вырвалось из сопла. Одним жестом Алиханьян точно сфокусировал его в тонкую пульсирующую синюю иглу. Оглянулся. Подобрал с верстака тонкую стеклянную трубку, обхватил ее узкими щечками пассатижей и ловко поднес к лезвию пламени. Несколько секунд он поворачивал ее и так и эдак. Наконец мягко, без усилий, согнул ее, плотно соединив края. Не выпуская гудящей горелки, он дотянулся до коробки с папиросами, вытянул одну, продул и небрежно прикурил от горелки. Только затянувшись, закрутил вентиль. Все!

Артем разжал ладонь и поднес к Левиному лицу. Идеальный стеклянный тор, полый внутри, лежал на ладони Алиханьяна. Артем, попыхивая папиросой, самодовольно заметил:

— Как в цирке!

— Здесь не цирк, — пробурчал Лев.

— Ну, как в аптеке! — примиряюще проговорил старший. — Учитесь, юноша, постигать природу материалов, их суть. Тем более времени у вас будет достаточно. Пока новую крышку сделают. Стеклодувы у нас цену себе знают.

И началась горячая неделя. В самом прямом смысле. В тот день, к вечеру, Алиханов пришел от мастеров и сказал: новая крышка будет готова лишь через семь дней. Поэтому он будет работать в библиотеке. Лев же за это время пусть подучится. Артем объяснит все, что надо.

Узкое кинжальное лезвие пламени с гудением рвалось из сопла горелки, и стеклянные трубочки, размягчаясь, теряли свою хрупкость, становились вязкими, податливыми. И он гнул их, скусывал наросты, натеки, обучаясь придавать сосудам самые причудливые формы.

В первый же день ногти пожелтели, а кончики пальцев покрылись крошечными волдырями мелких ожогов. Ночью они нестерпимо болели. Лев даже с тревогой подумал, как же он будет работать завтра. Но Артем где-то раздобыл нитяные перчатки. В них уже без опаски можно было прикасаться к разогретым деталям.

Когда Алиханов после недельного перерыва пришел в лабораторию, препаратор с лихостью заправского стеклодува взял стеклянную трубку, нагрел ее, согнул в идеальный тор, с шиком прикурил от пламени и, протянув бесполезную стеклянную игрушку руководителю, произнес:

— Как в цирке!

— Здесь не цирк! — улыбаясь, пробурчал Абрам.

— Ну, как в аптеке! — примиряюще заметил Лев.

Газеты писали о летчиках и перелетах, о проектах покорения стратосферы. Публиковались карты пробегов первых советских автомобилей. Пространство, еще недавно измеряемое унылыми верстами на пропыленных большаках, сжималось. Страна начинала жить в ином ритме дел, решений, поступков. Телеграммы о рекордных замесах и уложенных кубометрах бетона на крупных стройках набирались жирным шрифтом и печатались на первых полосах газет.