Сто лет восхождения

Физтех существовал уже больше десяти лёт. Во главе с директором академиком Иоффе он представлял собой удивительное учреждение. «Папа» — как звали директора между собой все сотрудники — от токаря-универсала до профессора Лукирского — был всеяден. Он умел в самой туманной идее разглядеть перспективную проблему. Кроме того, крупный ученый, генератор идей, Абрам Федорович обладал недюжинным талантом организатора. Авторитет его был значительным. Поэтому в заказах, средствах, приборах недостатка не было. Правда, с помещением в Физтехе было туго. Институт рос как на дрожжах. На его территории вечно что-то перестраивалось, достраивалось, пристраивалось, возводилось заново. Казалось, еще немного, и с «жилищным кризисом» в Физтехе будет покончено. Но Иоффе подхватывал очередную идею и, будучи человеком практичным, старался претворить ее в жизнь. Поэтому во дворе института все время лежали кирпичи, бочки с цементом и другие материалы.

В Сосновке исследовали природу космических лучей и проблему интенсивного выращивания овощей при искусственном освещении. Решали нелегкую задачу передачи электроэнергии на дальние расстояния и занимались теорией взрывов. Разрабатывали сугубо технологические проблемы для строящихся мощных заводов на Урале и создавали первую в стране радиолокационную установку. И только одна проблема на тот момент, пожалуй, самая непрактичная, отвлеченная, пока что не значилась в рабочих планах института — атомная... Ведь официально Физтех, рожденный в суровые годы гражданской войны, голода, разрухи, числился в системе Наркомтяжпрома. И надо было иметь недюжинное воображение, чтобы увязать, например, бомбардировку атомного ядра с первоочередными задачами черной металлургии. Правда, Абрам Федорович нечто подобное все же делал. И ему удавалось вставить в план, добиться ассигнований, оборудования для чисто фундаментальных исследований. Но все же атомная проблема была пока в таких пеленках, что в наркомате, где академику почти всегда шли навстречу, заикаться о ней было рано.

К тому же существовал в Ленинграде Радиевый институт академика Хлопина. Там был драгоценный источник излучения — запас радия. Там уже планировали постройку циклотрона. Там изучали явления искусственной радиоактивности. Так что заикнись только Иоффе об атомных делах, любая авторитетная комиссия могла бы упрекнуть академика в непомерном научном аппетите.

И все же именно в Сосновке, в стенах Физтеха сначала самостийно, а затем организационно возник и оформился первый в нашей стране «Ядерный семинар».

Потом, много позже, когда все встало на свои места, академику не раз задавали вопрос, почему именно в его институте выросли и возмужали советские физики-атомщики. Иоффе только разводил руками и шутливо ссылался на «здоровый климат Сосновки» и «упрямство мальчиков».

И в этой шутке, как и во всякой другой, была доля правды. А доля эта именно в климате Сосновки, свойства которого зависели от самого Иоффе. Признанный авторитет в физике, как у нас в стране, так и за рубежом, поддерживающий теснейшие связи с ведущими физическими центрами Европы, академик Иоффе был истинным демократом в самом лучшем значении этого слова. И дело было вовсе не в том, что какой-нибудь препаратор, стоящий на первой ступени научной лестницы, не соблюдая «табели о рангах», мог запросто обратиться к директору института, академику, с просьбой одолжить деньжат до зарплаты. Абрам Федорович никогда не отказывал, наверное, памятуя о нелегком своем бытии студента техноложки. И даже не в том, что рабочий из институтских мастерских, поступивший по настоятельному совету академика на рабфак, мог запросто постучать в директорскую квартиру, в которой жил Абрам Федорович здесь же, при Физтехе, и попросить растолковать заковыристую задачку. Дело было в отношении Иоффе к чужим идеям, мыслям, мнениям, методам работы.

Многим из приезжавших в Физтех казался там странным порядок работы. Да, официально здесь существовал строго регламентированный рабочий день. Громкий звонок по утрам возвещал о начале работы. Такой же звонок раздавался по физтеховским коридорам по вечерам. Была табельная книга, в которой расписывались сотрудники. Но... жизнь в лабораторных комнатах не всегда начиналась или заканчивалась по звонку. Зачастую работа продолжалась до позднего вечера, порой и ночами. В то же время по утрам в лабораториях не всегда можно было застать сотрудников. Да и в коридорах института, в курилках и даже на крыльце можно было увидеть странные фигуры. Молчаливые, отрешенные, словно впавшие в транс, эти личности долгое время могли не замечать окружающих, погрузившись в свои мысли, выкуривая папиросу за папиросой и рассматривая кольца дыма.

Комиссии, проверявшие работу Физтеха, как правило, обращали внимание на «странности рабочего ритма»...

Академик дипломатично произносил: «Да-да! Конечно! Учтем!» Но дальше этих обещаний дело не шло. Иоффе отлично понимал, что творческий процесс регламентировать нельзя.