Сто лет восхождения

Так Явлинский получил новое прозвище — «бешеный Натан». Начальник базы только покрутил головой, когда зам принес ему на подпись первый приказ об отправке на фронт шофера, уличенного в левом рейсе. Большелобый грузный руководитель знал о своих подчиненных все, но не был в силах бороться с ними, поскольку сам не раз без всяких угрызений совести молча принимал и сахар, и сдобные лепешки из аулов, и пахучие среднеазиатские дыни с шершавой сетчатой кожурой. Начальник с уважением посмотрел на так и не смененную, бог знает какого срока гимнастерку заместителя, украшенную нашивкой за контузию да двумя орденами, и молча подписал приказ. Только на следующий день он спросил Явлинского:

— А кто шоферить-то будет?

— Найдем...

Явлинский сам ходил по госпиталям, разыскивая шоферов и танкистов, готовившихся к выписке. Сам вел с ними разговоры. Дотошно выспрашивал, где, при каких обстоятельствах зацепило. Терпеливо слушал похожие один на другой рассказы: «Я, значит, выскочил на пригорочек, ну тут меня и достало...» И каждый раз, закончив беседу, шагая из госпиталя к себе на базу, мучительно размышлял: «Неужели вот этот парень, прошедший по раздолбанным фронтовым дорогам не одну тысячу километров, сменивший не одну машину, переживший горькие дни лета и осени сорок первого, наскоро хоронивший товарищей на обочинах проселочных дорог, здесь, в тылу, забудет обо всем пережитом? И начнет ловчить, калымить? И даже если не станет пачкаться сам, то будет молча смотреть на то, как это делают другие?»

С железной методичностью, как будто разрабатывая новую машину, Явлинский проводил на базе свою линию. Он заменял шоферов, с удовольствием отмечая, как исчезают со двора сытые, наглые, независимые фигуры в добротных, не положенных им танкистских комбинезонах. Неплохо знающий высшую математику, но путавший до этого дебет с кредитом, он погрузился в таинство бухгалтерского учета, накладных, фондовых остатков, нарядов и множества других мелочей, на которых, как на хорошем фундаменте, покоилась вся, казалось, безупречная отчетность гладких кладовщиков. Сначала тертые кладовщики только усмехались: «Чудит наш зам! Хочет быть мудрее всех. Снабжение — это наука, которую не преподают ни в одном институте. Снабженцем надо родиться. Зачем ему все это? Вон начальник не лезет в наши дела».

Но после первой ревизии, которую «бешеный Натан» лично проводил на складе, где хранилась портяночная бязь, все стало на место. Снабженец с насмешливым взглядом все понимающего циника загремел под трибунал — Явлинский передал результаты ревизии в прокуратуру. Этому предшествовал разговор с начальником базы. Начальник попробовал было урезонить зама. Дескать, база на хорошем счету. Стоит ли выносить сор из избы? Сами разберемся, сами накажем. Конечно, кладовщик подлец. Но что скажут в управлении? Знакомое, уже испытанное чувство холодного бешенства после таких рассуждений вновь накатило на Явлинского. И опять ворот старенькой гимнастерки вдруг стал тесным. Но Явлинский справился, вытянулся по стойке смирно, раздельно отчеканил по всем уставным правилам, не придерешься: «Разрешите продолжать ревизию?»

Размеренная жизнь этой базы выматывала Явлинского основательно. Пустить дело на самотек, как было раньше, совесть не позволяла. Утомляло еще и сознание, что во всем быстрее, легче смог бы разобраться просто квалифицированный бухгалтер. Для этого не требовались его знания, его ум, привыкший работать в ином режиме. И уж если Явлинскому нельзя на фронт, то, очевидно, можно заниматься своим прямым делом. Все-таки он инженер, а не снабженец. Это будет, по крайней мере, по-государственному.

Первый рапорт ушел по инстанциям еще в прокаленном среднеазиатской жарой июле 1943 года. Второй Явлинский подал, когда ревизия на базе шла к концу. Мордастые снабженцы в офицерских диагоналевых гимнастерках один за другим сменялись фронтовиками, которым путь на фронт, по мнению медиков, в ближайшее время был заказан.

Сентябрьским днем, когда долгую жару сменил редкий в этих краях устойчивый, нудный дождичек, на базу пришла телефонограмма. Майору Явлинскому срочно надлежит явиться в управление кадров.

В приемной у кадровика народу толкалось предостаточно. Были и повыше чином. Но его сразу же пропустили в кабинет. И по тому, как разговаривали с ним, он понял, что относительно него приказ получен с самого верха. Седой кадровик с интересом оглядел Явлинского: старенькую гимнастерку, запыленные с широкими голенищами сапоги. И сразу же приступил к делу.

— Вам надлежит сегодня выехать в Москву. Проездные документы, продаттестат и все остальное готово. Явитесь по адресу...

— Разрешите обратиться? — Явлинский встал у жесткого стула: — Куда мне надлежит явиться? Что за учреждение?

— Не знаю. Ничего не знаю. Есть приказ. Нам надлежит его выполнять. Желаю успеха.

А что же происходит в Физтехе, который все еще в Казани?