Сто страшных историй

С меня в этот момент можно было писать картину: «Дознаватель Рэйден делает треугольные глаза». Толковый художник озолотился бы!

Настоятель едва заметно улыбнулся.

— Вы преувеличиваете мою осведомленность. Я ничего не знаю о жизни Котонэ — кроме того, что вы сообщили мне в письме. Но у любого человека есть в жизни радостные эпизоды. У нее ведь были родители? Она же не сиротой росла? У нее есть дети — по меньшей мере, сын. Был муж. А значит, был родной дом, детство, свадьба, рождение детей... Даже если в чем-то я ошибусь, бо̀льшая часть этих воспоминаний позволит духу Котонэ вернуться в радость и свет ее прошлого. Надеюсь, вкупе с искренней молитвой и приношениями это подтолкнет Котонэ покинуть тело сына — сначала чтобы вкусить подношений, а затем вернуться на круг перерождений. Но для этого нам нужно ее посмертное имя. Без него обряд будет неполным.

Я понурился. И как же мне узнать ее посмертное имя, если угрозы недопустимы?

— Вероятно, мне стоит проявить к ней сочувствие?

Настоятель кивнул.

— Для начала дам ей чего-нибудь поесть, — развивал я мысль. — Прямо сейчас. Пообещаю позже накормить ее досыта, а затем — освободить. Заверю, что никакого наказания не будет. А взамен ей нужно всего-то назвать свое посмертное имя.

Эх, угрозами было бы куда проще! Вслух я этого, разумеется, не сказал.

— Теперь вы на правильном пути, Рэйден-сан, — настоятель тронул меня за плечо. — Но запомните: вам нельзя лгать. Не обещайте ничего, чего вы не собираетесь или не сможете исполнить.

— Я понял, Иссэн-сан! У вас остался рис? А сливы?

3

«Клянусь честью самурая!»

— Дайте! Дайте мне! Скорее!

Пленник мигом пришел в себя, едва до него донесся запах вареного риса, приправленного малой толикой водорослей. За дюжину шагов учуял! Это все гаки. Голодный дух еду за десять ри[21] унюхает. На сей раз Мэмору очнулся целиком: и духом, и телом, так сказать — телом Мэмору и духом Котонэ. Первородный дух самого Мэмору гаки, похоже, затолкал куда поглубже и наружу не пускал. Это у него получалось куда лучше, чем в свое время у Иоши: когда упрямый мальчишка захватил тело жирного монаха, дух Нобу все же иногда брал верх, хоть и ненадолго.

А если б гаки еще и грамоту о фуккацу получил, как хотел...

Мэмору, конечно, мерзавец еще тот — родную мать голодом морить! Но я ему не судья. А вот гаки — это уже по нашей части. Духам мертвых, голодные они или сытые, не место среди живых.

Особенно — внутри живых.

— Дайте! Дайте!

Он забился, задергался в путах птицей, угодившей в силки. На миг мне почудилось, что крепкая веревка сейчас не выдержит: лопнет с громовым победным треском, а гаки, обезумев от голода, бросится на меня. Хорошо, если ограничится только рисом, который я ему несу!

«...с ним едва справились четверо крепких мужчин…»

«Съест ведь! Живьем съест и косточки обглодает!»

— Успокойся.

— Дайте! Скорее!

— Это я тебе несу. Тебе.

— Да! Мне!

— Тебе. Никому другому.

— Больше никому! Мне!

— Не дергайся. Рис рассыплешь.

Я присел перед ним на корточки. На удивление, разносчик сразу угомонился. Ну, да, просы̀пать, зря растранжирить вожделенную еду — что может быть хуже? От идеи кормить связанного при помощи палочек я отказался сразу. К счастью, в бездонной котомке святого Иссэна сыскалась плоская деревянная лопаточка. Уж не знаю, для чего она была нужна настоятелю, но для кормления гаки подошла отлично.

«Кормление голодных духов? — мимоходом пришло в голову. — Если так, обряд уже начался. Вот, кормлю.»

— Знаю, знаю, — приговаривал я, отправляя в ненасытный рот одержимого очередную порцию. — Есть очень хочется. Голод мучит. Вот, подкрепись, я ж не зверь, я понимаю...

Еще б я не понимал! Сам бы сейчас от риса не отказался. И от слив. Что дали, то бы и слопал.

Мэмору ел жадно, давясь и поспешно сглатывая. Как бы настоятельскую лопаточку не сгрыз! Кадык на горле одержимого дергался так, словно вознамерился прорвать тонкую кожу. Я и оглянуться не успел, как рис закончился.

— Еще! Еще еды!

Хоть бы поблагодарил для приличия. Ну да, дождешься от гаки благодарности!

— Будет, будет еще.

— Когда?!

— Скоро. Совсем скоро.

— Скорей!

— Ты только скажи мне посмертное имя Котонэ — и получишь еще.

— Имя? Какое имя?!

— Посмертное имя твоей матушки Котонэ.

— Котонэ? Так я и есть Котонэ! Давайте еду!

Дух забылся? Выдал себя? Понял, что разоблачен, и перестал притворяться?

— Нет, ты скажи мне посмертное имя. Посмертное!

Одержимый задумался. Взгляд его забегал по сторонам, словно ища подсказку. На меня гаки старательно не смотрел. Дождь шелестел и постукивал по его шляпе и зонту, который держал надо мной Широно, навевая сонливость. Вот только заснуть мне сейчас не хватало!

Я встряхнулся. Разносчик встрепенулся в ответ. От этого нашего общего содрогания что-то сместилось у меня в голове. Ручей, ива — все превратилось в театральные декорации, а происходящее сделалось комической сценкой кёген. Той самой, которой актеры потешают почтенную публику в перерыве между двумя драмами.