Сто тысяч раз прощай

– Так не надо, пожалуйста.

– Разве это не сексуально?

– Нет.

– Просто хочется чего-нибудь нового. Ладно. Как ты себя ощущаешь? В новом качестве.

– Неплохо. А внешне я изменился?

– Бывалый мужчина. И потом, вот это тоже нечто новое…

– Ох, прости. – Презерватив, как свежесброшенная кожа, касался моей ляжки. – Снимать?

– Нет, не надо. Носи его вечно в память обо мне.

Я все же снял эту штуковину и завязал узлом, причем с такой быстротой и ловкостью, какой от себя не ожидал.

– Мальчишки любят на такое смотреть. Почему?

– Откуда мне знать? Зрелище мерзкое и в то же время поразительное.

– Да ты, я вижу, на свет разглядываешь. Как золотую рыбку. Весь из себя гордый. Жаль, что на них не наносят шкалу в миллиметрах. А поверху должна быть надпись: «Гип-гип-ура!»

– И что мне теперь с ним делать?

– Не знаю, сохрани. Самый первый полагается хранить.

– В бумажнике.

– Вот-вот, как мой локон. Чтобы время от времени доставать и любоваться.

– Но по идее, это ты должна его хранить.

– Нет, спасибо, избавь. Да убери его, хватит любоваться.

Мы положили диванные подушки под головы и потянулись к водке с кока-колой, липкой и выдохшейся. Вскоре мы так захмелели, что стали танцевать под старые песни Принса, но у Фран получалось лучше, да еще моя нагота не располагала особо дрыгать ногами. К тому же мы перепачкались в пыли и копоти. Под душем пришлось ловить тонкие струйки, то ледяные, то обжигающие, и соскребать друг с друга грязь при помощи плоского розового обмылка. «Мы с тобой – как в фильме про Джеймса Бонда!» – прокричала Фран поверх рева дешевого пластмассового водогрея. За неимением полотенец мы вытерли друг друга вчерашними футболками и вскоре снова очутились на диване, уже без суетливости, без лишней застенчивости и скованности; Фран, кстати, не ошиблась: важен-то был именно второй раз.

«Я дом любви купила»

Заснули мы, наверное, часа в три или в четыре. А до этого слушали музыку, свечи гасли одна за другой, и последней песней, которую я услышал, было «Вино из сирени» в версии Нины Симон, с низким «трам-трам-трам».

– Мне нравится ее произношение.

– Гнать вино из сирени – дурацкая затея, – пробормотала Фран мне в шею.

К этому времени мы изрядно напились.

– А у нее говорится – сладкое, хмельное.

– Ладно. Давай попробуем. Прямо завтра.

– Для полировки.

– Ха. – (Я услышал, как у нее вспыхнула улыбка.) – Ш-ш-ш… Спать.

И мы провалились в сон.

Однако из-за новизны ощущений и волнения, из-за ее тепла в этой ночной духоте, ее движений во сне, из-за пружин и конструкций дивана-кровати поспать мне удалось не более пары часов: у меня пересохло во рту и шумело в голове. В серой предрассветной мгле комната предстала совсем убогой. В первую же ночь мы опустошили все привезенные запасы спиртного. Пустые бутылки валялись у меня перед носом вперемешку с надорванными пакетиками от презервативов, рядом с начатой пачкой печенья, большим стаканом мутной воды и блюдцем, которое служило нам пепельницей. В других обстоятельствах я бы, наверное, застонал и схватился за голову, но сейчас этот бедлам виделся мне прикроватным знаком обновленного мужчины, опытного любовника. При виде Фран меня разобрал смех – безумный, ликующий смех, который пришлось заглушить ладонью.

Видок у Фран был ужасающий – куда хуже, чем за все время нашего знакомства. Безвольно разинутый рот обдавал меня горячим, несвежим, алкогольным дыханием, напоминавшим о подсобке паба, и это привело меня в восторг, равно как и черные разводы вокруг ее глаз, и жирный лоб, и засохшие винные кляксы на обветренных губах, и грибообразный прыщ на подбородке, выросший за эту ночь, а поскольку больше всего пленяли меня перегарная тяжесть ее головы на моем плече, и влажное тепло ее бедра, лежащего поперек моего, и телесный запах, исходящий от скомканной, влажной от пота простыни, я задумался: если лежать очень тихо, совсем неподвижно, сколько времени продлится это блаженство?

Но мочевой пузырь распорядился по-своему, и вскоре мне пришлось высвободиться. Стоя в ванной комнатенке, я чистил зубы и одновременно облегчался, мучился от тошноты и прислушивался к таинственным болевым ощущениям – и тут до меня донесся скрежет гравия под колесами автомобиля. Когда я бездумно спустил воду, бачок взревел в тишине, как динозавр, и за матовым стеклом нарисовался размытый силуэт Бернарда, выходящего из машины. Согнувшись в три погибели, я засеменил в комнату, где Фран уже сидела на кровати и придерживала на груди простыню. Я прижал палец к губам и нашел узкую полоску света между шторами. У ворот, шагах в десяти от нас, Бернард возился с засовом, а Полли силилась разглядеть свое отражение в боковом зеркале, чтобы стереть губную помаду из уголков рта.

– Давай скорее, Бернард, – поторопила она, – мы же на поезд не успеем.

Я стоял так близко, что услышал, как Бернард тихо ругнулся, перед тем как сесть за руль.

И они уехали.

– Все чисто?

– Чисто.

– Можно больше не шептаться.

– Да мы и не шептались.

– Можно забить на шепот! – прокричала Фран, я вскочил на диван и накрыл ее рот поцелуем.

– Ишь ты, зубы почистил.

– Угу.