Сто тысяч раз прощай

Вот опять, между прочим, возникает языковая неточность: у нас, по сути, не было времени чем-нибудь «заняться». Я был бы рад похвастаться грандиозным, нарастающим, продолжительным актом, с оттенками настроения и сменой ритма, как в эпической симфонии. Но само это действо, сама ответственность за его надлежащее исполнение означали, что оно поглотило нас целиком и постоянно грозило выйти из-под контроля. Мне всегда казалось, что в приливе страсти у человека (не у меня, конечно, а вообще) должно проснуться некое могущество, эротическое шестое чувство, инстинктивное, как танец. Но вместо этого меня охватила крайняя степень неловкости оттого, что я не понимал, куда девать руки. Да что там руки – губы, глаза, бедра; тогда я еще не знал, как работает автомобиль с ручным управлением, но подумал, что координация движений требуется примерно такая же. Нет, в самом деле: во всех интимных сценах, какие мне только доводилось видеть, разве присутствовало столько движений и кипучей энергии? Естественно, все это были враки: акт можно продлить единственным способом – сохраняя железную, незыблемую сосредоточенность и не отвлекаясь на какофонию роящихся в голове вопросов. Нужно ли смотреть девушке в глаза или это ее оттолкнет? Если отвести взгляд, не будет ли это расценено как холодность? Не рискуем ли мы свалиться на пол? Не разболелась ли у нее голова от этих толчков? Не пора ли нам сделать паузу и разъединиться? Вот, кстати, тоже нелепое выражение: «разъединиться». А эта свеча – не слишком ли близко подбирается ее пламя к нижнему краю шторы; а если под нами сбилась простыня: не нужно ли остановиться, чтобы ее расправить? А если с закрытыми глазами – так дольше получится? А если девушка улыбается – это хорошо или она просто сдерживает смех? Какое у меня выражение лица? А разговаривать можно? Не слишком ли я ее придавил? То есть момент апогея превращается в нервно-паническую оторопь, как тот растянувшийся миг, когда задетый неосторожным движением уникальный предмет – допустим, старинный кувшин – вибрирует, кренится, но вроде как зависает и ты успеваешь подумать: упадет или нет? Умоляю, не падай, ты же такой ценный, не падай – а он, глядь, падает, и ты с сожалением понимаешь, что уже все, что теперь ничего не изменишь; у тебя буквально перехватывает дыхание и, видимо, назревает момент извиняться.

Однако наперекор всем тревогам меня захлестывало изумление: надо же, мне это дозволено, причем с такой девушкой, причем она не просто разрешает, она сама меня к этому ведет. Благодарность – слишком слабо сказано, как-то робко и униженно, но если бывает благодарность яркая, ураганная, страстная, то именно это чувство меня и захлестнуло. Сказать «большое спасибо» было немыслимо – так говорится в магазине при получении сдачи. Более того, у меня сложилось впечатление, что говорить «я тебя люблю» в постели крайне нежелательно и если от избытка чувств у тебя все же сорвутся с языка эти слова, то ты, считай, как будто ненароком пукнул: и сам осрамился, и настроение убил. Я зарекся произносить и первое выражение, и второе, но на самом-то деле, конечно, ее любил и знал, что никогда в жизни не полюблю и не захочу никого другого и что искренне, хотя и не вполне успешно, пытался выразить это самим актом любви.

Похоже, и в этом я не особенно преуспел. Но определенно, не мог облечь это в слова. Мне удалось выдавить только «О боже».

– Все в порядке? – спросила она.

– Да. Да. Мне просто нужно…

– Все нормально.

– Подожди минутку…

– О’кей. Спешки нет.

Я не сразу обрел дар речи.

– Черт побери.

– Спазм? – спросила она.

– Не совсем. Скажи, а ты…

– Тебе со мной хорошо?

– Я не то имел в виду, – пробормотал я, хотя имел в виду то самое.

– Это было чудесно.

– Получилось слишком быстро, прости.

– Все замечательно.

– Я думал, дольше продержусь.

– В другой раз.

– То есть у тебя не было…

– Оргазма? Был, конечно, и не один.

– О господи…

– А у тебя?

– Ха.

– Тсс… Лежи спокойно. Говорю же: было чудесно. Просто в первый раз всегда примерно так и получается. Это как… ну, не знаю…

– Как прокашляться?

– Нет! Зачем так грубо! Я другое хотела сказать: это как… ты умеешь печь блинчики? Ну так вот – первый блин всегда комом.

– Боже ты мой, – вырвалось у меня. – Значит, блин получился неудачный.

– Вовсе нет, все равно же вкусно, но в следующий раз будет еще лучше. Я к чему веду: все переживают насчет первого раза, но важен-то не он, важен второй, четвертый, двенадцатый. У нас впереди все выходные. Самое главное, – она взяла меня за руку и посмотрела в глаза, – «пришел ты юношей ко мне, а нынче ты мне муж».

Мы посмеялись, и она укрылась второй простыней. Лежать в постели, прижавшись друг к другу телами, – это было своего рода таинство, такое же интимное и поразительное, как секс, и я еще раз поблагодарил судьбу за то, что это произошло здесь, а не за спинкой дивана.

– Не засыпай, слышишь? – сказала она.

– Сна ни в одном глазу. Ты так прекрасна.

– Спасибо. Ты тоже.

– Ну, я скорее не совсем урод.

– Нет, прекрасен. – Она накрыла мне лицо ладонью, и ее мизинец скользнул в мою ноздрю.