Сто тысяч раз прощай

Отправились в банк для одобрения дополнительного займа. На этот раз все прошло не так гладко, как год назад. Речь теперь не шла о простом складировании в стопки альбома «Brothers in Arms», а мой отец и мечтать не мог, чтобы конкурировать с крупными магазинами, где проходят акции типа «три по цене двух». Поэтому родители продавливали новую идею: островок Берик-стрит между обувным и продуктовым. Помню, как они собирались на встречу с менеджером банка: отец влез в свой свадебный костюм, а мама нацепила кремовую блузку с оборками – цирк, да и только. Помню, как они завалились домой – глаза нараспашку, эйфория от успеха, – словно преступники после дерзкого ограбления; помню, как в последующие недели закипела работа: в гостиной выросла груда потрепанных стульев, еще закупили партию замороженных круассанов – плотные, присыпанные мукой цилиндрические пеллеты, похожие на комбикорм, – и мини-духовку, чтобы обращать заморозку в золото, а еще здоровенные мешки овсяных хлопьев, чтобы мама в фабричных масштабах лепила сладкие овсяные батончики, с продажи которых можно выручить значительно больше, чем с чашки кофе или рулона оберточной бумаги; дом снова наполнился гармонией совместного труда. Помню подержанную кофемашину марки «Санторини делюкс», которая своим внешним видом – трубки всякие, циферблат манометра, краники – напоминала модель парового двигателя. И особенно хорошо помню, как, возвращаясь из школы, заходил в кухню, где витал запах карамели и растопленного шоколада, где на каждой поверхности застыл водный конденсат, похожий на капельки масла.

Финансовый вопрос по-прежнему стоял ребром, но, несмотря на все опасения, которыми, должно быть, терзались мои родители, наше положение все еще считалось стабильным. «Бедные, зато счастливые, хотя не сказать чтобы очень», – шутя приговаривала мама, и нам передавалось ее хорошее настроение. В ту пору меня переполняла любовь к маме, к ее решимости, стойкости и честолюбию, к исходящей от нее энергии, подталкивавшей нас вперед. Невозможно даже представить, как сложилась бы без нее наша жизнь. Ни деньги, ни положение в обществе, ни облик нашего палисадника – ничто ее не волновало, лишь бы у нас все было хорошо. Отец, конечно, боготворил маму и во всем на нее полагался, возможно даже чересчур, но, несмотря на ее бесконечные подколки, я никогда не сомневался: она тоже любила его. Мы со стоном отворачивались, закатывали глаза, когда они целовались или обнимали друг друга, а про себя думали: какое облегчение, какая надежность. Открытие кафе под названием «Блюзовая нота» выпало на ту же неделю сентября, что и мое шестнадцатилетие, поэтому отец предложил устроить совместное торжество, пригласив не только членов семьи и друзей, но и наших постоянных клиентов. Все было украшено гирляндами, горели свечи, папа играл со своей группой – это был последний раз, когда он выступал перед публикой, причем обошелся без джазовых перегибов и выдал подборку для свадебных вечеринок. Мама пела, танцевала, а когда позакрывались близлежащие пабы, в наши окна стали заглядывать зеваки. Мы чувствовали на себе внимание всего города, чувствовали, что произвели эффект, сотворив на унылой главной улице центр притяжения. На вечеринке я изловчился допивать все, что не допили другие, а поэтому смутно представляю, чем все закончилось.

Зато я помню, как мой отец взял микрофон и поднял тост за прекрасного юношу – за своего шестнадцатилетнего сына! Даже не верится! А ведь у него еще есть чудесная дочурка Билли, такая умница, есть вдохновение, подаренное мамой, и после пары нелегких лет есть надежды на потрясающее новое начинание. Слепленная из телештампов, речь его была излишне сентиментальной, но я подозреваю – да чего уж там, знаю наверняка, – что пустил слезу. Наверное, у любой семьи бывают такие мгновения, когда родные люди переглядываются и думают: мы трудимся, мы неплохо ладим, мы любим друг друга, лишь бы только дальше было не хуже. Но оптимизм оказался напрасным: отец уже произнес благодарственную речь, а награду так и не получил. Под Рождество ликвидировался последний магазин, лишив отца возможности хоть как-то прикрыть непомерные долги, которые он перегонял от одного разорившегося предприятия к другому.

Сценический смех

С каждым днем труппа разрасталась, и на Большой Поляне возникали новые лица.

– Здравствуйте, меня зовут Сэм, – сказал красавец-менестрель в коттоновой рубашке без ворота и коротком жилете. – Я буду обеспечивать музыку и выходить на сцену в разных мелких ролях!

– А я – Грейс, – сказала сидящая рядом с ним бледная девушка с длинными волосами, ниспадающими ниже приспущенной талии платья; таких девушек, как сказал Джордж, обычно изображают в обнимку с единорогом.