Сто тысяч раз прощай

…и там она остановилась, обернулась ко мне, сквозь музон я слышал наше тяжелое дыхание, у меня в голове кровь стучала как молот, а она сжала мне виски двумя руками и говорит, целуй меня, и мы стали целоваться, сперва нежно, у нее губы такие мягкие, со вкусом спиртного и лимона, но потом более страстно, у нее рот приоткрылся, чтобы зубы не мешали, и ничто не предвещало, ни там, нигде, а дальше ох, еще, ну давай, давай, и все как положено.

Потом она отстранилась, смотрит на меня, дух переводит, рукой за шею меня обнимает. «Мы можем куда-нибудь отойти?» Обошли вокруг дома, нашли стену, чтобы прислониться удобно, никаких фонарей, поверхность не скользкая, рядом с той дверью, откуда обслуга изредка выходит покурить.

Я слышу, как в потемках один другому на нас указывает и ржет. А она мне: «Не останавливайся», я уперся ладонями повыше, на уровне ее груди, где оканчивался шелк миссис Асанте и начиналась кожа Фран, а она взяла мою руку и положила себе на грудь; я подумал, у меня разрыв сердца будет. Все это время мы целовались, еще горячей, а потом Фран засмеялась, отодвинулась и низом ладони вытерла губы.

– По-моему, это называется «голодный поцелуй».

– Это нормально?

– А сам как думаешь?

Моя рука все еще сжимала ее грудь, мне как-то не по себе стало, мы ведь уже разговаривать начали. Как по этикету положено? Руку убрать, а после назад вернуть, когда мы наговоримся? Она заметит? Но она уже накрыла своей ладонью мою и не убирала.

– У меня помада стерлась?

– Давным-давно.

– Зато теперь ты с ней ходишь, – сказала она, и мы еще немного поцеловались, мой большой палец скользнул ей под пеньюар, а потом, исхитрившись, и под чашку лифчика.

И снова я подумал, что она мою руку уберет, но нет, она покрепче прижалась к моей ноге, но я не мог разорваться, мне же нужно было контролировать изгиб руки, локоть и так уже торчал в сторону, будто хотел упереться в каминную полку, но, когда нас застукал еще один официант и с хохотом прокричал: «Так ее, сынок!», она шагнула в сторону.

– Нам надо…

– Знаю…

– Но я не хочу.

– Еще минуту, – попросил я и, пока мы целовались, стал думать, правильно ли будет сейчас сказать, что я ее люблю?

Таких слов я раньше не произносил, точнее, говорил их пьяному в стельку Харперу, неодушевленным предметам, пицце и полученному на день рождения подарку, но такого, чтобы это действительно подходило к случаю, у меня еще не бывало. А теперь вдруг, будто вспомнив забытое слово, которое вертелось на языке, но ускользало, затерявшееся в голове, я захотел сказать его вслух.

Но что-то меня останавливало. Отчасти стеснительность, даже в минуты страсти; ну не мог я отделаться от дешевой фамильярности этой фразы. Но даже если не брать в расчет застенчивость, во мне сидело какое-то старомодное, едва ли не рыцарское понимание того, что такими словами разбрасываться нельзя. Как руническое заклинание, способное вызвать демонов, эту фразу следовало использовать крайне осторожно, и, хотя впоследствии она тысячу раз слетала у меня с языка, в первый раз она говорится только единожды. Нет, еще не время. Я откинулся назад, чтобы посмотреть на Фран. Ее лицо сделалось каким-то другим, черты изменили свои пропорции, обозначились резче даже в этом мягком свете, заострились, словно окулист сменил линзу в оправе. Ничего подобного я прежде не видел и сказал другие слова, которое тоже ощущал очень остро:

– Ты такая красивая.

Она не засмеялась, не отшутилась. Лицо оставалось серьезным.

– Ты пьян, – сказала она.

– На самом деле нет, – ответил я. – А если даже и так, это ничего не меняет. Я никогда не видел человека, даже отдаленно похожего на тебя, ни одного. Ты… величайшее сокровище.

Она еще раз меня поцеловала, но уже легко, будто хотела успокоить.

– Пошли наших искать, – сказала она, взяв меня за руку, и мы вернулись в круг света.

Наркотик не возымел действия, хотя остаток ночи воспринимался фрагментарно, как монтаж. В глазах друзей, которые были на танцплощадке, мы прочли вопрос и ответили. Фран привлекла меня к себе, взяла мое лицо обеими руками и покрыла поцелуями.

– Ну что, теперь довольны? – прокричала им Фран, и они засмеялись.

Хелен выкатила глаза, мы вчетвером сбились в кучку и обнялись, а потом танцевали, пока вся до нитки одежда не промокла от пота.

– В бассейн! – выкрикнул Алекс, ухитрился на бегу скинуть туфли и со всплеском нырнул.

Хелен погрузилась в воду полностью одетой, спустившись по лесенке, а я вторично за тот день стянул через голову рубашку, почти не стесняясь, и с благоговением опустил ее на росистую траву.

– Прямо в этих плавать собираешься? – сказала Фран; я отвернулся, стянул джинсы и поблагодарил судьбу, что в тот день надел самые лучшие и самые простые трусы, которые считал почти классическими.