Сто тысяч раз прощай

Взявшись за руки, мы разбежались и прыгнули в бодрящую, восхитительную воду, серебристо-голубую и с виду плотную, как джин. Почти протрезвевшие, мы застыли посреди бассейна, не совсем понимая, что делать дальше. В ту пору я был довольно приличным пловцом и, чтобы продемонстрировать какой-никакой талант, сделал несколько гребков. Но почему-то этот бассейн не располагал к заплывам – будь то кролем или на спине.

– В принципе, здесь уже отмокали все эти люди, – сказала Хелен. – Все это потное старичье.

– Хелен, к чему такая грубость? – одернул ее Алекс.

– Так что, будем стоять и трястись? – спросила Хелен. – Да?

Она шлепнула по воде, и Фран, как по сигналу, устремилась к самой глубокой части; я последовал за ней, чтобы воспаленными от хлорки глазами увидеть ее замедленные подводные кувырки, один, второй, третий, и черное неглиже, вихрящееся вокруг ее туловища, как чернила каракатицы. Сделав очередной вдох, я оттолкнулся ногами и с грацией водяного подплыл совсем близко к ней, но оцарапался о дно бассейна. Мы вынырнули на поверхность, чтобы набрать воздуха, крепко сжали губы, опять ушли на глубину и поцеловались под водой, дружно раскрыв рты и выпустив столб пузырьков. Когда мы оказались на поверхности, я опять стал ее целовать, но у страсти есть свои пределы…

– Вытри нос, – сказал я.

– А что такое?

– Там у тебя что-то застряло. – И я указал на зеленоватый сгусток, частично вытекший на верхнюю губу.

– Ясно. Извини. Очень сексуально. – Она провела по лицу тыльной стороной ладони. – А ты заметил? Под водой?

– Заметил что?

– Сейчас поймешь. Слушай музыку! – (Из динамиков раздавалось незнакомое, сочное оркестровое диско.) – Ныряем! – скомандовала Фран, и при погружении ничего не изменилось.

Какой-то специально настроенный динамик прорезал толщу воды – она будто исчезла, а музыка звучала, как наверху, громкая и зажигательная. Изумленные, мы пытались танцевать, делали дурацкие диско-движения, цеплялись друг за друга, чтобы оставаться на глубине, сколько хватало воздуха; меня завораживали скользкий черный шелк и прохладная, в пупырышках кожа Фран. Положив руку на самый верх ее бедра, я почувствовал, как ее ладони на миг сомкнулись у меня между ног, но она тут же оттолкнулась от дна и со смехом вынырнула. Я схватил ее за лодыжки, но она выскользнула, и теперь передо мной в полный рост встала новая проблема: как вылезти из бассейна, не привлекая внимания к своей персоне?

– Петтинг, бег и прыжки в воду категорически запрещены! – прокричал Алекс, и я, продрогший и задумчивый, крепко прижался мощным бугром к кафельному бортику, надеясь перекрыть циркуляцию крови, как в зажатом дверью пальце.

Так или иначе, мы, все четверо, держа в руках обувь, собрались в доме, облепленные сырой одеждой и мокрыми волосами, нашли кое-что согревающее и отправились бродить из комнаты в комнату. Под снисходительно-насмешливыми взглядами гостей мы устроились на низких модульных диванах, как после рядового вечера пятницы; Фран опустила голову мне на плечо, и от ее волос упоительно пахло хлоркой. Таблетка не подействовала, но меня охватило фантастическое чувство благожелательности и открытости, а потому я ничуть не смутился, когда Алекс принялся негромко, но отчетливо декламировать небольшой притихшей компании гостей монолог королевы Маб и несказанно удивился, что я понял каждое слово.

В течение часа, а может, десяти минут мы лежали с закрытыми глазами, слушали музыку и лениво переговаривались. Вечеринка близилась к завершению, и мы с Фран, в надежде обнаружить какие-нибудь признаки жизни, вышли на улицу. Титульные сосны силуэтами выделялись на фоне светлеющего неба. На опустевшей танцплощадке ее ладонь скользнула по моей спине; я положил одну руку ей на бедро, другую на лопатку, но музыка теперь играла совсем тихо и даже не могла заглушить птичий гомон, лучший и худший из всех звуков, и мы просто прильнули друг к другу.

– Сегодня уже завтра, – сказала Фран, и я вспомнил сцену из пьесы, где влюбленные сетуют на слишком скорое наступление рассвета, придумывают, чем бы оправдать свое промедление (мол, разбудило их не пенье жаворонка, а трели соловья и рассвет – это не рассвет вовсе, а полоска заката), и мне почему-то захотелось процитировать их диалог. Но мой утомленный мозг не сумел вспомнить ни строчки, а прибегать к пересказу стал бы только полный идиот.

Кроме того, меня тут же посетила другая непрошеная мысль: более темная, от которой я разом протрезвел. Тревога терзала меня чисто физически, как будто я на неделю оставил включенной воду, и Фран почувствовала мое внезапное напряжение.

– Что такое?

– Я отца не видел пять дней.

– А где он должен быть?

– Нигде. В том-то и дело.

– Прости, напрасно я тебя сюда притащила.

– Шутишь? Я сам хотел поехать.

– Но сейчас-то не тормози! Мне тоже нужно домой успеть, пока предки не проснулись.

– Сходим попрощаемся?

Она меня поцеловала.

– Нет, так уйдем. Они поймут.