Стоик

С этими словами он проводил их до дверей, дернул шнурок звонка, вызывая мальчика, чтобы тот проводил посетителей до выхода. Когда дверь за ними закрылась, он подошел к одному из окон, выходивших на древний дворик, все еще освещенный ярким апрельским солнцем. У него была привычка: размышляя над чем-нибудь, он заводил язык за щеку и сцеплял руки в молитвенном жесте пальцами вниз. Он и сегодня постоял в такой позе некоторое время, глядя в окно.

А на Стори-стрит Клурфейн и Джаркинс обменивались мнениями:

– Отлично! Парень весьма проницателен… но интерес у него явно есть… для них это выход, если только им хватит здравого смысла понять…

– Но эти чикагские дела! Я знал, что они всплывут! – воскликнул Джаркинс. – Так оно всегда происходит. То тюремная отсидка, то его интерес к женщинам… будто это имеет какое-то отношение к делу.

– Глупо! Невероятно глупо! – отозвался Клурфейн.

– И все равно с этим придется что-то делать. Нужно будет как-то унять прессу, – сказал Джаркинс.

– Я могу сказать только одно, – заключил Клурфейн. – Если какие-то из этих богатых людей договорятся с мистером Каупервудом, то они вскоре забудут обо всякой неблагоприятной репутации. Наши законы отличаются от ваших. Здесь чем громче скандал, тем больше в нем клеветы. И становится опасным говорить что-либо, если только большие люди не захотят, чтобы эти слова были сказаны. В вашей стране дела явно обстоят иначе. Но я знаю большинство редакторов здешних газет, освещающих финансовые вопросы, и если появится такая необходимость, то я думаю, дело можно будет замять.

Глава 20

Последствия посещения Джаркинсом и Клурфейном Джонсона не замедлили сказаться в разговоре, который произошел в тот же день между Джонсоном и лордом Стейном в кабинете Стейна на цокольном этаже дома на Стори-стрит.

В этой связи следует сказать, что Стейн ценил Джонсона прежде всего за его коммерческую честность и безусловную практичность его предложений. Поскольку Джонсон, как всегда говорил себе Стейн, был воплощением ненавязчивой религиозности и нравственной честности, которые не позволили бы ему слишком далеко зайти в коварство и юридическое мошенничество, каким бы сильным ни было его желание добиться успеха. Приверженец закона, он все же мог искать и обходные пути с намерением использовать их ради собственного блага или чтобы досадить противникам. «Его честь побуждает его блюсти закон, но позволяет выставлять большие счета», – так кто-то сказал о нем. И Стейн соглашался с этой справедливой характеристикой. В то же время Джонсон нравился ему именно благодаря его эксцентричности, и Стейн нередко смеялся над ним за его внешне честный интерес к Международной эпуортской лиге, к ее собраниям в воскресной школе и его неколебимой приверженности к полному воздержанию от алкоголя в любом виде. В денежных вопросах он не был мелочным. Он делал довольно крупные для его дохода пожертвования церквям, воскресным школам, больницам и Саутуаркскому обществу слепых, в котором когда-то состоял членом правления, а также юридическим консультантом без жалованья.

Джонсон следил за инвестициями, страховыми ставками и обеспечивал юридическое сопровождение финансовых дел Стейна по его просьбе, причем за очень умеренную плату. А еще они разговаривали про политику, про международные проблемы в мире, и обычно, как это отмечал Стейн, Джонсон во всех вопросах оставался довольно близким к реальности. Об искусстве, архитектуре, поэзии, письмах, женщинах и нестяжательских и чисто эстетических радостях он не знал и не хотел знать ничего. Он как-то много лет назад, когда они оба были гораздо моложе, признался, что совершенно не разбирается в этих вещах. «Я рос в условиях, которые не позволяли мне узнать что-нибудь обо всем этом, – сказал он. – Я, конечно, радуюсь, зная, что мои мальчики в Итоне, а девочка в Бедфорде[12], и я лично не буду иметь ничего против развития у них эстетических вкусов. Но что касается меня, то я – солиситор и очень рад тому, что нашел свое место».

Молодой Стейн тогда улыбнулся – ему понравился жесткий реализм подобного заявления. В то же время его устраивало, что они обитают на разных социальных уровнях, и приглашения, которые Джонсон получал от Стейна – посетить его фамильное имение в Трегазале или его красивый старый дом на Беркли-сквер, – были редкими и почти всегда связанными с делом.