Стойкость

Он перебирает в памяти все, что ему надо сделать за день, мысленно уплотняет время, несколько, минуток — совсем-совсем немножко — можно выкроить на такое «пас­сивное созерцание». Он широко улыбается. Ничего не по­делаешь, это у него слабость такая — перед встречей с коллективом каждое утро хоть на миг оглядеть привычное и знакомое, обдумать наедине разные заковыристые во­просы, убедить себя в правоте, когда возникают сомнения, определить ясно очередные задачи.

Прямо перед ним раскинулась площадка комбината. Четыре домны своими громадами подпирают небо, и вдруг начинает казаться, что без них небу не удержаться, что оно может с бешеным грохотом обрушиться на землю. Три домны уже действуют, четвертая еще окаймлена слож­ным кружевом лесов. Дальше — вознеслись кверху стре­мительные трубы мартенов. Немного поодаль густые тя­желые тучи дыма клубятся над батареями коксохима. А справа, недалеко отсюда, на горе, взрывы сотрясают воздух — это рвут руду. За теплоцентралью ярко сверкает в утренних лучах солнца огромный водяной бассейн, вы­копанный людьми.

Неожиданно он слышит автомобильный сигнал. Он рез­ко оборачивается и отскакивает в сторону. Автомобиль останавливается, и человек с низко постриженным седым «ежиком», с изборожденным морщинами лицом подходит к нему.

— В коллектив, Кравченко?

— В коллектив. Куда в такую рань собрался, Старик?

Тот отмахивается и виновато озирается на шофера.

— В город нужно. За деньгами. Нашим французам предстоит выплата. Самому за всем следить приходится, хоть ты моли о помощи, А ты... знаешь, хорошо, что я тебя встретил. Там на руднике неполадки. Ты проверь, Крав­ченко.

— Я знаю о них.

— Так проверь. Говорят, качества нет. А качество, Кравченко, это — все.

— Нынче же займусь этим.

— Займись, пожалуйста. Ну, а мы поехали. До двенад­цати управимся? — этот вопрос обращен уже к шоферу.— Там замостили рядом с водонасосной?

Шофер кладет руки на руль. Отвечает:

— Придется крюк делать. Но к двенадцати успеем.

Машина легко трогается с места, и вскоре за густой серой пылью уже не разглядеть ее. Кравченко в последний раз бросает взгляд на дорогу и направляется к рудодробильне. «Сила какая в этом Старике,— думает он,— и всю­ду он, черт седовласый, успевает!» — улыбается он, подни­маясь в гору.

Солнце ползет вслед ему.

***

Цепкая пригоршня экскаватора врезается в грунт, по­том упрямо и сильно сжимается, держа в кулаке своем породу, и вот с барабанным перестуком раздробленная по­рода сыплется на платформу. Этот барабанный грохот, сиг­нальные свистки, аммоналовые взрывы, скупые человече­ские голоса и гудение, которым пронизана земля (и кажет­ся, что это предвестие катаклизма самой земли),— все это сливается в сплошной поток звуков, сила которых пере­крывает утреннюю перекличку сирен и гудков.

Солнце стоит над горизонтом, и к самому солнцу, вверх, идут два человека, лавируя среди экскаваторов, железно­дорожных составов, подъемников. Один из них — Кравчен­ко, секретарь партколлектива рудника, второй — совсем молодой, с лицом, усеянным веснушками, точно солнце брызнуло на него горячим дождем, в синем рабочем ком­бинезоне — сменный инженер Бурдюк.

— Ты увидишь, как они управляются здорово, — говорит он, утирая пот на лице. — В нынешнем месяце они, ко­нечно, обгонят американский экскаватор.

— Это и важно, — говорит в ответ Кравченко, искося бросая внимательный взгляд на Бурдюка. — Ты похудел что-то, Костя. Весна, что ли, причина?

И еще больше покрывается потом лицо Бурдюка, ка­тятся капли, похожие на горошины, по носу, и чихает Бурдюк, а Кравченко смеется.

— Весна! — в голосе Бурдюка и радость, и удивление, и даже недоумение. — Весна. А солнце такое, как у нас в пору жатвы. Горячее лето будет.

— Горячее,— опять смеется Кравченко, берет инжене­ра под руку.

Они останавливаются возле экскаватора, и оба читают знакомую надпись — «Марион-4», и у обоих вспыхивает какой-то огонек в глазах, словно знают они что-то, о чем никто больше не догадывается. Кравченко все еще держит под руку инженера, и так и стоят они, молча следя за ра­ботой. Зев экскаватора круто застывает над ямой, из будки машиниста выходит девушка в синем комбинезоне. Строй­ная, ничего не скажешь, девушка (Кравченко отмечает это почему-то), хоть комбинезон ей и широковат немножко: она идет — и чуточку похожа на игрушечного медвежон­ка. И лицом девушка привлекательна: немного раскосые глаза как бы сдерживают в себе взрыв смеха, в зеленой глубине их прячется теплота и сила, тонкий нос слегка вздернут, и вот это придает лицу ее выражение трепетной юноети; кажется, что с ее уст вот-вот сорвется дерзкая шутка.

— Валька,— говорит Бурдюк и высвобождает локоть из рук Кравченко.— Привет, Валька.

— Здравствуй, Костик,— она протягивает инженеру руку, и они здороваются, как старые товарищи.

— Ну, как — вертится? Много навертела?

Глаза Валентины встречаются со взглядом Кравченко. Никакой дерзости в них нет, но зато какое-то пытливое выражение, словно прощупывает она собеседника насквозь. Но вот не выдержала Валька, покраснела и уставилась в землю. Кравченко смеется.