Стойкость

Зачарованный видением этой по-своему сказочной кар­тины, Кравченко постоял на крыльце. Ему вдруг захоте­лось громко закричать и своим криком перекричать гул ветра, с которым слился неумолкаемый шум комбината. Ночь, придавая ему силы, успокаивала его волнение, кото­рое только что заставило его чуть ли не бежать из кабинета Долматова. Вокруг бесновался ветер, а Кравченко отчет­ливо чувствовал, как возвращается к нему равновесие. Стоя на горе, он не укрывался от набега ветра. Он был горд своей стойкостью. Его душа кричала об этом, пела гимн в честь стойкости человеческого духа. Ему страстно захо­телось иметь такого же сильного и надежного соратника в борьбе с этой ночной стихией. Он напряг зрение.

И вдруг, немного ниже, мимо прошла женщина. Она двигалась прямо, не пряча лица от ветра. Она тоже не уклонялась от встречи. Вся фигура ее была по-молодому стройной. Кравченко рванулся к ней. Какое-то подсозна­тельное чувство, казалось, толкнуло его, и он наугад, гром­ко, но не очень уверенно крикнул:

— Берзинь!

Женщина остановилась. Он не ошибся. Сделал несколь­ко шагов и очутился около нее.

— Не ошибся! — с нескрываемой радостью произ­нес он.

Они пошли рядом, сбились с пути, остановились возле проволочной ограды и засмеялись. Он наклонился к ней, и глаза их встретились очень близко.

— Ты что хотел сказать, секретарь? — с едва улови­мой насмешкой в голосе спросила Валька.

И он, подхватив ее шутливый тон, сам засмеялся в ответ:

— Любопытно знать, как вы американцев перегоняете и вообще перегоните ли?

Женщина не успела ответить. Ураганный порыв ветра сорвал с нее платок и унес за ограду. Кравченко бросился догонять. «Точно школьник»,— промелькнуло в голове, и от этой мысли стало еще веселей. Наступив одной ногой на проволоку, Валька перепрыгнула через ограду, и вдво­ем они принялись искать в темноте платок. Кравченко по­пытался зажечь спичку, да на ветру ничего не получилось. Вдруг совсем близко вспыхнул фейерверк электросварки. Словно в испуге, они прижались друг к другу и замерли на месте. И оба почувствовали возбужденное биение своих сердец. Им было легко и радостно в эту и впрямь удиви­тельную ночь.

— Не отыщешь, брось,— тихо сказала Валька и вздрог­нула от его крепкого рукопожатия.

Фейерверк, оставляя на краткий миг белый отсвет в не­бе, погас. Не сразу глаза снова освоились в темноте, и они, держась рядом, стали выбираться на шоссе.

— Обгоним мы этих самых американцев! — громко сказала она, и ветер загудел вокруг них, как бы подкрепляя уверенность ее слов.

На шоссе они вышли возле самой железнодорожной станции. До жилья отсюда было далековато. Впереди рас­кинулась степь, пронизанная ветром. Ветер разносил за­пах горелой травы. Они направились вдоль шоссе, сухая трава шелестела под их ногами.

— Лето!..— сказала она, и он в унисон повторил:

— Лето...

Потом она торопливо высвободила свою руку, отошла на шаг и сказала:

— Завтра выходной день. Наши собираются на мас­совку. И я еду.— И торопливо зашагала в темноту.

И уже издали, сквозь неумолчный ветер, до него до­летело:

— Тогда и про американцев расскажу!

Потоптавшись на шоссе, Кравченко решительно двинулся вперед. Ветер бил в лицо, с шумом осыпался песок. Пыль поднималась стеной. А он шагал, рассекая воздух взмахами рук, и улыбался про себя.

— Берзинь...— бормотал он. — Странная какая фамилия!..

***

Зеленый автомобиль легко мчался по шоссе. Утреннее солнце переливалось всеми красками спектра в никелиро­ванных деталях его. Машина обгоняла подводы, лавиро­вала между грузовиками, подавая короткие сигналы.

За рулем сидел Кравченко. Он на ходу перекидывался фразами со своими соседями, то и дело подбрасывал шуточ­ки. Пассажиров было трое: Долматов, Тася и самый беспо­койный и столь же обрадованный утром, солнцем, своим существованием на земле — Славка. Он ерзал у Таси на коленях, забрасывал всех бессчетными «почему?», запро­сто обращался к Долматову на «ты» и подгонял Кравченко. Не только Славка так торопился на массовку. Больше всех не терпелось скорее попасть туда Тасе. И потому вид у нее был озабоченный. В организации массовки ей по пра­ву принадлежала почетная роль. Она была мамкой, как прозвал ее Славка, четырем тысячам рабочих: она ведала питанием всех участников массовки.

— А нельзя ли еще прибавить, Борис? — часто спра­шивала она, сдерживая непоседливого Славку.— Ты бо­ишься, что приедем раньше срока? Вот высадишь меня, а тогда и езжай катать Славку. Освободи ты хоть на ми­нуту меня от него, у меня колени гудят...

Славка с немой мольбой посмотрел на Долматова, тот подмигнул ему, и мальчуган перебрался на колени к Старику.

— Высади, Борис, ее,— забавно хмуря брови, сказал Славка.— Ладно уж, высади.

— Ничего себе сыночек! — засмеялся Долматов и стал щекотать мальчугана. Тот заливался смехом, отбиваясь от Долматова.

В этот самый момент автомобиль резко затормозил и остановился.

— Иди сюда,— поднявшись с места, крикнул Крав­ченко девушке с зеленоватыми, немного раскосыми глаза­ми.— Садись с нами, подвезем.

Когда девушка, чуточку закрасневшись, села в автомо­биль, Кравченко пояснил всем: