Читаем Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2 полностью

Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 2

И по кладбищенским подваламВошли мы в старый колумбарий.Богач и отошедший парийОт пола до нависших сводовНа залуженных сковородахСгнивали в подземельи томС навек засургученным ртом.В давно погаснувших лампадахОливковое горкло масло,Венков увядших пряно-сладокИстлевший цвет, и букв погасла,Всеченных в мрамор, позолота,Лишь кое-где остался кто-то,Резцом оплаканный на грош,Незабываем и хорош,Да в паутине вилась лента:Два одиноких воробьяПод ней в заржавленной лампадеУстраивались для жилья.Размерно, чинно, на парадеТак не равняются солдаты,В восьмивершковые палатыУшли людские хризалиды,Все незабвенные, увы,На год, на два, не для обидыБудь сказано детей, вдовы,Иль неразлучшейшего друга,Но точка жизненного кругаНе за простенком кирпича, –Духовная теперь свечаМерцает у подножья где-то,Как атом лучезарный света,Синеколонных алтарей.Дедов, отцов и матерейМы вслух читали имена,Чтоб не пугала тишина,И продвигались со свечой,И шаг наш был такой глухой,Что поневоле мы пугались.За нами тени колыхались,Как перепончатая мышь,Жилища колокольных крыш,И чья-то тень, простерши перстыРуки холодной и отверстой,О чем-то умоляла нас;И чей-то возбужденный гласЗа нами слышался: «Скажите,Скажите всё ей! РазъяснитеЗемные узы бедной крошке,Пусть выпорхнет через окошкоОна лазоревое в рай…В гробу ей душно: ай, ай, ай!»Бледнее стали мы рубашки,Вдоль позвоночника мурашкиПоползли, и холодный потЗакапал с белых терракот:«Мне страшно, милый мой отшельник,Мне желтый дрок и можжевельник,И розанки святого Циста,И туч жемчужные мониста,И цикотание цикадДороже траурных аркадИ смутных мыслей об Аиде;В далекой солнечной ТавридеМеж крапивой ходжей тюрбаныИль крестоносные поляныМеж плачущих в снегу березМне сказочней метаморфозДуховных тайну обещали;Уйдем от мраморной печалиИ от надгробных прописейНа свежий воздух поскорей!»Мы участили шаг, но вдругСверкающий узрели кругС мерцающей внизу лампадкой,И лавра запах жутко-сладкийС последним стоном блеклых розПахнул в лицо нам из квадрата,Где гроздь многострадальных лозСгнивала чья-то без возврата;И в том алмазовом кругу,Как вешний цветик на лугу,Позолотел, порозовел,Цветами радуги запел,От жизненного хмеля млея,Как от лобзаний Галатея,Банальный мраморный рельеф.Со светописи, одуревОт каменного ремесла,Под крики, брань и рев ослаСтарик-обаццатор младенцаПод синей тенью San LorenzoВ каррарский сахар за три дняВрубил, судьбу свою кляня.Как колос золотились кудри,Под слоем паутинной пудрыВеселый заиграл румянец,Какой папаша-итальянецНа щечках у своих детейНе видел с женушкой своей.Зажглися губки милой крошки,Открылись круглые окошки –И два кусочка бирюзыСверкнули в них, и две слезыСкатились на Тебя, Христосик,На ленте бледно-голубой,А носик вздернутый, а носик,Каких не видел я давно,С тех пор, как преисподней дноПокинул, Ангел мой, с тобойРади Авзонии святой; –Такие носики ребятИз -под косыночек глядятНа полустанках подмосковных,С лубками ягод краснокровныхВ землей замурзанных ручонках, –И голосочек милый, звонкий,С тоской изведавшего крыл,Из камня грустно вопросил:– «Вы русские? По звукам слышу;Вы русские! Гляните в нишу!Из мраморных в ней очертанийДуша бедняжки с вами ТаниДесятилетней говорит;Душитель деток – дифтеритЕе в прошедшем февралеПрижал за плечики к земле,Но несчастлива так она,Что чужедальная странаЗа духом бедненькой сироткиНе выслала воздушной лодки,И Ангел-кормчий не пустилЕе движеньем белых крылНа борт чистилищной ладьиЗа то, что в ней на все ладыДуша стремилась в отчий край,За то, что Боженькин ей райКазался менее желанСнежком опушенных полян,Лесных прогалин и полейУмершей матери своей.Как под копытом подорожник,Папаша бедный мой, художник,Задохся в первый год войныНа этой солнечной чужбине,Мечтая о родной святыне,О горсти отческой землиДля исстрадавшейся пыли;Мамаша бедная за ним,Как белоснежный серафим,Три года с лишним прострадав(Ее виющийся удавЗемного долга в кабалуНе получил), отдав крылуСвою болезную Психею,Помчалась также к Эмпирею.Одна, одна среди этюдовОсталась папиных сиротка;В ее тоскующих причудахНе находила смысла тетка,Качал почтенной головойПрофессор-психиатр седой.А я меж папиных картинокПечально проводила дни.Березки, куполочек, инок,Пасхальные в руках огни,Царевны пышные и терем,Царевич, лес дремучий, волкИ витязей несметный полк!Чего очами не измерить,Чему с трудом большим поверить.Santa Maria мне del FioreИ остросводный Santa CroceНе успокаивали взоры,От слез не осушали очи,Fiesole и San Miniato,И медицейские палаты,И лавр, и кипарис, и розыОдной корявенькой березы,Что оброняет у дорожкиКладбищенской свои сережки,Не заменяли никогдаИ проходили без следаВ моей молящейся душонке,И голосочек звонкий, звонкийЗвал неустанно отовсюду.– Иду, иду, я тут не буду,Не буду, не хочу я, мама!И скоро завершилась драма,Смерть подкосила хилый цветик;За этим кирпичом скелетикМой бедненький, а мотылекМоей психеи недалек, –Парит он между этих плит,И сердце у него болит,Болит за то, что, отчий крайНе повидав, он должен в райНеоблюбованный попасть.Хотелось мне туда однойСлетать прошедшею весной,Но через гряды АпеннинСуровый Божий паладинС мечом пылающим меняНе пропустил, хотя три дняПод облаками у ЧимонеПорхала в снежном я виссоне…Ах, расскажите бедной Тане,Вы были в православном станеИ чудо вы богатырей,Опору Бога и Царей,В Москве наверное видали,Как в Кремле ратников встречалиПобедоносные войскаМитрополиты и толпа,Как на Иване на ВеликомСвященным колокола вскликомВстречала русская земля,Несметным толпам веселяЛикующую в слезах душу,Великорусских паладинов,Сермяжных царских исполинов?Я вашу повесть не нарушуНетерпеливым восклицаньем!» –Мы ей ответили молчаньемИ пораженные виденьем,Нам стало нестерпимо тяжко,И ты промолвила с волненьем,Ко мне прижавшись: «Ах, бедняжка!» –И, внутренним сияя светом,Головка Танечки-сироткиТянулась в сумрак за ответом,И грустные полились нотки:– «Зачем молчите вы, зачем?Снимите жизненный яремС застрявшей в терниях пичужки!» –И голос плачущей старушки,Витавшей, словно фимиам,По эпитафийным плитам,Шептал, молил не уставая:– «Отройте ей ворота рая!» –Но безглагольны, как чурбаны,Стояли мы, сочились раныИ желчь была у нас во рту;Мы нашу лучшую мечтуПохоронили в омут слезСредь лихорадочных берез…– «Ах, почему, как скорбных женГолгофных, глаз ваш расширен,И, как осиновый листок,Дрожишь ты, милый голубок?» –И звезды темные ко мнеТы подняла в могильной тьмеС вопросом жутким – и тогдаГлазами я ответил: да!– «Танюрка, милая сестрица,Печальную услышишь весть,России, сказочной царицы,Уже на свете Божьем несть!Долготерпивая женаДетьми своими казнена!» –Глазенки мраморной малюткиРаскрылись от жестокой шутки,Как у сраженных Ниобид;Всё то, что миллион обидНеслыханных, необычайныхУ нас за восемь создал лет,То человеческою тайнойВ ней сразу твой сваял ответ.И стон надрывный, жалкий, резкий,Верней бурава и стамески,Пронзил нам души и гробницы,И найистлевшие частицыВ ячейках содрогнулись праха,И от трагического ахаУмолкли пьяные цикадыИ распластались туч громады.– Зачем убили злые деткиСвятую мученицу мать?– На волю выпустил из клеткиИх злой и хитроумный тать.– Как будто в безбережной степиВозможен был для душ острог?– У каждого свои есть цепи,И несвободен даже Бог!– Зачем же было убиватьСвятую мученицу мать?– Зачем фарфорную головкуТы кукле вскрыла и коровкуПегую из папье-машеРаспотрошила в камыше,Когда она на водопоеОтказывалась пить на зное?– Я посмотреть хотела, милый,Что делается там, внутри…– Их убедили, что постылый Россия край и что цариВсему виною, что без БогаК благополучию дорога.– Так всё погибло, значит, всё?– Лонгиново мы ей копьеВсадили пред исходом в ребра:Гной выступил из раны, кобраЗашевелилась подле трупа,И кто-то засмеялся тупо…– А Царь, а вся Его семья?– В Екатеринбурге судьяКабацкий на смерть осудилЕе, царевишен истлилС Царицею перед Царем,Затем страдальцев шестерыхУмучили, сожгли и, пушкуСвященным прахом зарядив,Пальнули в хвойную опушку,Где над Россией плакал Див!– А Божьи храмы, куполочки,Червонные Христа цветочки?– Иные взяты на танцульки,И комиссарские девулькиЗаморский фок-трот пляшут в них,Иные сожжены, и стихВ них колокола голос медный,В других убит священник бедный,Во всех ободраны иконы,Поруганы святые мощи,И редко, редко бедный тощийПоет святые антифоныСмельчак какой у алтаря,Без риз и без пономаря,Без свеч святых, в толпе голодных,Едящих трупы псов свободных,Идеи пакостной рабов,Бродящих трупов без гробов!– Аминь! – под сводом повторилаСкорбящая во мраке тень,И темно-синяя покрылаКрылами угасавший деньЛюбимая Хаоса дочь,Святая девственница Ночь.Потухли незабудки-глазкиИ ротик-ягодка потух,Поблекла золотая сказкаКудряшек Таничкиных вдруг.Холодный, пыльный всюду каменьИз-под пастели проступил,Погас овала яркий пламень,И где-то филин завопил.И только шорох звонкий крылийЕще под сводами звучал,И жестяных дрожали лилийВенки и в петельке бокал.И страх рукою ледянистойОплел нам темя. Во всю мочьБежали мы на воздух чистый,Где царствовала Дева-Ночь.Безмолвно всё! И лишь Чимоне,С волнистым фризом АппуанБлистали алою короной,В багровый глядя Океан.Из туч, пылающих гигантов,Лились рубинные каскады,Опалы, бирюза, брильянты –Заката яркие менады.В долине спящей, в сизой дымкеОливковых садов дриадыКружатся в шапке-невидимке.В аквамариновой прохладеУгрюмо в бронзовых шеломахСтоят попарно кипарисыНа золотых вершин изломах,Как в черных мантиях КлариссыУ труб серебряных на хорах,И ласточки, сменив цикад,Разящим душу пели хором,Врезаясь в золотой брокат.Ave Марийный перезвонНа древней башне БуондельмонтеВсё на пять миль вокруг в амвонПреображает в АхеронтеЗемном для обращенных к Богу,Стремленьем ущемленных душ.И вышли мы на тихую дорогу,От кладбища на паперть храмаЗмеившую, как желтый уж.Дух захватила панорама,Ум волновали груды звезд,Уже мерцавших в синем плюше,И стал я, как влюбленный дрозд,Руладить в розовые ушкиО Вечности, священной маме,О Тайне, девственнице чистой,О Родине, подавшей камень,О Розоньке моей душистой,Пресветлом Ангеле моем,О том, как на Земле нам тесно,О том, чего за рубежомМы ждем, и горлицы крыломКасалась наших алых лицОдна из мириада птицВокруг незримых, крошка Таня,Ликующая: Осианна!

Перейти на страницу: