Столешников переулок

– Только к светлому тянутся только абсолютно светлые люди.

– Грудные дети? – подсказала она.

– Нет, они уже несут пороки родителей. Может быть, сумасшедшие, та их часть, которые постоянно и безмерно счастливы. Они настолько полны сами собой, что больше ни в какой информации не нуждаются, и существуют в противовес ясновидцам, чтобы было всё поровну, всё справедливо.

Зябко передернув плечами, Инга спросила:

– Любишь Высоцкого?

– Очень. С детских лет, когда еще не знал, кто это такой, узнавал по голосу. Отец любил его слушать. На вступительных экзаменах в институт мне по русской литературе попался вопрос «Современная поэзия». Я и сказал, что за исключением Высоцкого, таковой нет.

– Даже нобелевские лауреаты Пастернак и Бродский – не поэты? – спросила Инга.

– И даже талантливые поэты, но первый без запаха, а второй без болезненного надрыва. Зато в Высоцком всё это есть и еще что-то, что и делает его необычайно и исключительно русским поэтом. О чем я и сообщил экзаменатору, ожидая достойный отпор. И нарвался на поклонника, правда, скрытого: тогда ведь Высоцкий еще не был коронован. Это была моя первая «пятерка» за устный экзамен по русскому языку и литературе.

– Как все печально, – улыбнувшись, произнесла Инга. – И я бы не хотела знать, когда и как умру. Страшно – это когда ждешь, а когда приходит, тогда другие чувства.

– Мне кажется, мы подсознательно знаем, что нас ждет, и заранее боимся. Один мой однокурсник по мореходке жутко боялся ножа. Его зарезали в прошлом году.

– А ты чего боишься? – поинтересовалась она.

– Многого. Чего точно не боюсь – моря. Однажды, в начале осени, вода еще не очень холодная была, я с двумя однокурсниками сорвался в самоволку, купили три бутылки вина и пошли распивать их на дикий пляж, подальше от людей и властей. В тот день штормило, но не так чтоб очень. Волны с грохотом разбивались о волнорез, подлетали высоко вверх и заливали почти во всю его длину. Выпили, и мне или вину захотелось искупаться, закрыть сезон. С берега не зайдешь, валуны. Тогда я в промежутке между волнами пробежался по волнорезу и спрыгнул в воду на глубине. В воде волны не страшны, какой бы шторм ни был. Поплавал от души, решил выходить – а не тут-то было! Подплыл к волнорезу, а волна как долбанет меня об него. Отошла она – я внизу оказался, не дотягиваюсь до края волнореза. Подошла – опять ударила. Попробовал к берегу между валунами – похожая история. С полчаса я бултыхался, друзья уже собирались бежать к пограничникам, чтоб вертолет прислали. Потом решился и поплыл к берегу. Впечатление было такое, будто меня в стиральной машинке прокрутили, полный цикл, но без отжима. На мелководье ребята подхватили меня под руки, вытащили на сухое. У самого уже сил не было. Лежу весь ободранный, в кровищи, а мне так смешно, будто не море надо мной, а я над ним покуражился!

– Хорошо плаваешь? – спросила Инга.

– С трех лет. Отец сбрасывал меня с причальчика в паре метрах от берега, и я плыл, как умел. Женщины его ругают, мол, утопишь ребенка. А этот ребенок догребет до берега и со смехом бежит к отцу на причальчик, чтобы еще раз столкнул в воду.

– Ну да, ты же в мореходке учился, – вспомнила она.

– Как раз это-то ни о чем и не говорит! У нас в роте из ста двадцати будущих капитанов двенадцать – каждый десятый – не умели плавать.

– Странно! А как же они работали?! – удивилась Инга.

– Что тут странного?! Они ведь не на пловцов учились, а на судоводителей. С тобой летчики учатся – хоть один из них умеет летать?

– И правда! – восхитившись этим открытием, она даже взяла под руку. Тепло ее ладони чувствовалось через куртку.

– Я тоже не боюсь воды и плавать люблю, – сообщила она, перейдя к концу фразы с высокого голоса на низкий – опустив в «воздушную яму». – Мы с бабулей постоянно ходили в бассейн «Москва». Всегда пешком и по этой дороге, по которой сейчас идем.

– Его закрыли, храм будут строить.

– Одни варвары разрушили храм, другие – бассейн, – сказала она, вернувшись к высокому голосу, и остановилась. – Пойдем назад. Не хочу смотреть на развалины. Такое впечатление, что это руины моего детства.

На улице стемнело. Зажглись фонари, а огни реклам стали ярче, резче, словно не просто светили, но и противостояли ночи. Прохожие потеряли индивидуальность. Серыми комками они двигались навстречу и уже совсем рядом вдруг обретали светлое пятно лица. Даже звука их шагов не было слышно, потому что тонул в гуле автомашин, который как бы заполнил собой освобожденное солнечным светом пространство.

– Расскажи еще что-нибудь о мореходке, – попросила Инга.