Столешников переулок

– Не знаю, что тебе понравится… А, вот! Видишь, вон, низко над домами яркая звезда. На самом деле это не звезда, а планета Венера. У нас был преподаватель по мореходной астрономии, который утверждал, что его предмет – самый важный для курсанта. «Идете ночью с девушкой и не знаете, о чем говорить, или стесняетесь, тогда показываете ей на небо и сообщаете: это созвездие такое-то, а то – такое-то. Потом делаете самое умное лицо и показываете свою звезду Альфа из созвездия Тельца. И девушка подумает: у-у, какой умный!»

– Где она? – спросила Инга, остановившись и посмотрев на небо, серовато-черное, с редкими звездочками.

– Пока не видно. А если честно, не смогу найти.

– Почему именно эта звезда? – спросила Инга, зашагав дальше и наклонив и чуть повернув голову, словно должна была не пропустить ни слова, чтобы оценить каждое не только на звук, но и на вид.

– Альфа Тельца носит гордое название Альде баран.

– Поэтому и не можешь ее найти! – подколола Инга. Пройдя несколько шагов молча, она спросила одновременно и виновато и насмешливо: – Я вредная, да?

– Женщине это разрешается.

– А что запрещается? – поинтересовалась она.

– Задавать вопросы, на которые знает ответы.

– А ты тоже злюка! – радостно подытожила она. – Мне все время хотелось, чтобы ты сказал что-нибудь такое, за что я обижусь на тебя. Ты сказал, а я не обиделась.

– Просто ты хочешь разонравиться мне. Ничего у тебя не получится.

– Ты уверен?! – произнесла она, глядя себе под ноги.

– Да.

Она ждала еще чего-то, наверное, признания в любви. Не дождавшись, повернула голову в сторону киоска, торгующего компакт-дисками и магнитофонными кассетами. Из прямоугольной черной колонки, закрепленной над окошком, выплескивалась грустная песня, которую не пела, а скорее шептала российская «звездочка».

– Хоть бы намек на голос был, гундосина! – раздраженно сказала Инга. – Наша эстрада совсем испортилась. Раньше столько было хороших певцов – куда они подевались?!

– Поумирали со смеху. Потому что эстраду оккупировали «тазики» и ввели семейную единицу бездарности – одна орбакайта.

Инга улыбкой оценила услышанное и произнесла с недоумением:

– И ведь кому-то нравится, иначе бы не покупали.

– Нет такого безголосого певца, на которого не нашелся бы безухий поклонник.

– На Арбате и то лучше поют, душевнее. Может, сходим туда? – предложила она.

– Пойдем.

Она посмотрела на маленькие золотые часики с еле заметными стрелками и четырьмя циферками: 3, 6, 9, 12:

– Поздно уже, мне домой надо. Иди один.

– Провожу тебя, темно уже.

– Я не боюсь, – сообщила она.

– Вообще? Сейчас ведь маньяков развелось – во всех газетах только о них и пишут.

– Им же надо о чем-то писать, – резонно заметила Инга и добавила насмешливо, будто передразнивала кого-то: – Каждая женщина мечтает, чтобы ее изнасиловали. А трагедию ломают, чтобы не обозвали шлюхой.

– Правда?!

– Боже, какие вы, мужчины, глупые! – бросила она.

– С кем поведешься…

– А ты не водись! – отрезала Инга и плотно сжала губы, готовясь дать достойный отпор следующей реплике собеседника. Желтоватый свет фонаря добавил алому цвету губной помады золотистый блеск. Губы стали похожи на лепестки цветка и, казалось, поцелованные, хрустнут, сломавшись, и истекут соком. – Не смотри на меня так, – попросила она низким голосом и надавила на руку, заставляя свернуть чуть влево. Улыбнувшись, объяснила: – А то мы все фонари посбиваем!

В Столешниковом переулке магазины закрылись. Молодежь парами сновала туда-сюда, будто должна была до утра затоптать что-то, что накопилось за этот день на тротуарах и мостовой и не имело права увидеть следующий. В Жениной комнате горел свет. Инга делала вид, что не смотрит на это окно. Не существовали для нее и два соседних, темных. Она свернула в свою подворотню, пропахшую кошачьей мочой. Свет уличного фонаря освещал только первую треть подворотни, кривые стены со вспученной штукатуркой, которая вот-вот должна была обвалиться от глухого эха шагов.

У входа в подъезд Инга, почувствовав, что спутник притормаживает, готовясь расстаться, остановилась и посмотрела в упор. Свет из окон падал на нее сзади, поэтому глаза и губы Инги были словно нарисованы темно-серой краской на серо-коричневой картонке. Темно-серые овалы смотрели, не мигая, с тяжелой, жуткой напряженностью, будто в глубокую пропасть, в которую хочется упасть. Сейчас Инга была еще красивее, но не по-земному, скорей, место ей в виртуальном мире на черно-белом экране.

– Выпьем кофе, – молвила она блеклым голосом, точно повторяла заученную фразу.