Столько лет спустя

До конца шестидесятых годов Егоров и не знал, что высаживался с десантом именно в Евпатории…

Приехал как-то в Севастополь, там экскурсовод стала показывать экскурсантам Стрелецкую бухту, рассказала о евпаторийском десанте. Он вспомнил: шли тоже отсю­да, а куда — на их катере почему-то не объявили. Он от­правился потом в Евпаторию, сошел на берег, осмотрелся, двинулся дальше и не сразу, помаленьку стал узнавать — и набережную, и парк, и трамвайную линию. Жил тогда Егоров на Севере, чувствовал себя совсем скверно, а здесь, на юге, вдруг «оздоровел». Попросился на прием в горисполком. Дело было как раз после истории с Пе­рекрестенко, и ему не отказали — разрешили купить здесь дешевый домик, он его своими руками достроил и теперь чувствует себя счастливым.

— Вот здесь,— показывает он,— на меня кинулся сзади часовой, но ребята его штыком прикололи. Здесь шла фашистская машина, и, когда она поравнялась с нами, я гранату в смотровое стекло кинул. Я за столбом стоял, а двое моих ребят лежали. Меня ранило в руку, в ногу и в голову. И тех двоих тяжело ранило. Я пакет вскрыл, стал одному голову перевязывать, а пальцы аж туда все и утонули — вся голова разбита. Он только успел спросить: «Кто меня перевязал?» Я говорю: «Сержант Егоров». Он и умер сразу. Второй просит: «Пристрели меня». Я говорю: «Нет, я сам такой же». Ногу разбитую на винтовочный ремень устроил, а винтовку, значит, вместо костыля приспособил — и в город. Все же туда идут… Дошел до Театральной площади, и там возле транс­форматорной будки потерял сознание. Очнулся, когда услышал: раненых на берег. Тогда я обратно побрел, к своему раненому. Лежит. Дождался я — четверо наших проходили, я говорю, возьмите его.

На катере доставили нас в Севастополь.

Для сержанта морской пехоты Егорова евпаторийский десант был далеко не главным событием на войне. До этого под Алуштой от роты (120 человек) их осталось всего восемь. Потом снова бой, тоже под Алуштой, от новой роты осталось двенадцать человек, и снова он живой. Потом от взвода осталось их двое… Такая была война.

Теперь в Евпатории он живет, работает, но выглядит здесь несколько чужим. Ходят вокруг загорелые, безза­ботные, распахнутые. А Егоров в костюме, застегнут на все пуговицы, застенчив.

— Ну что же,— говорит он виновато даже,— мы ведь плацдарм заняли. Мы свое задание выполнили, а?

Мы прощаемся. Он, маленький, худощавый, уходит. И я знаю, в первый автобус он не попадет, — час пик, и во второй не попадет.

Я еще брожу по городу, думаю: хорошо бы им, не­многим, дожить оставшееся время без забот. Хорошо бы выхлопотать персональную пенсию (местную) для Перекрестенко, жизнь которой после войны не сложилась, она теряла родных — отца, мать, сына, внука. Если не ей — местную персональную пенсию, то кому же? Уже никто столько не сделает, сколько она в войну за два года и че­тыре месяца. Память сохранить бы — о каждом. Может быть, не знаю на какой-то улице повесить указатель: «Имени Ивана Гнеденко». Его уже и не помнит никто, и не знает. Только Перекрестенко та же помнит:

— Все это разговоры, что выпивал. Он за жизнь свою мухи не обидел. Ну, если иногда немножко и выпьет, едет на своей подводе мимо, песни украинские поет. Хорошо пел, красиво.

И вот я представляю: экскурсовод ведет экскурсантов во Евпатории (их много бывает здесь), приводит на улицу имени Ивана Гнеденко. «Кто это?» —спрашивают экскур­совода.

— А был такой человек, как все. Работал возчиком. А потом началась война…

О. Панасенко, Николаевская область, Березанский район, с. Анновка: «Вы упоминаете Николая Панасенко… Мой отец Николай Иванович был призван на действительную службу в 1940 году и больше домой не вернулся. А я родился в 1941-м.

Сейчас у меня дрогнуло сердце: а вдруг десантник Николай Панасенко — мой отец, и он живой. Пусть он нам ответит, даже если это и не мой отец».

Людмила Андреевна Ведерникова, г. Москва: «Не могли бы Вы сообщить имя и отчество Ведерникова. Мой папа уже много лет разыскивает своего брата, без вести пропавшего в 1942 году. Пишу Вам без особой надежды. Ведь однофамильцев так много, но каждый раз думаешь: «А вдруг?!»