Сторона Германтов

В одну из тех минут, когда, как в народе говорят, не знаешь уже, какому святому молиться, мы, видя, что бабушка все время чихает и кашляет, последовали совету одного родственника, уверявшего, что специалист Х. справится с этой бедой за три дня. Так светские люди отзываются о своих докторах, и все им верят, как Франсуаза верила газетным рекламам. Специалист явился со своим чемоданчиком, набитым насморками всех его пациентов, как мех Эола. Бабушка наотрез отказалась от осмотра. А нам было неудобно перед врачом, которого понапрасну побеспокоили, и мы уступили его желанию обследовать наши собственные носы, хотя они были совершенно здоровы. Он утверждал, что это не так и что мигрень и колики, сердечная недостаточность и диабет — все это нераспознанные заболевания носа. Каждому из нас он сказал: «У вас небольшое ороговение, на которое я бы не прочь взглянуть еще раз. Не медлите с этим. С помощью нескольких прижиганий я вас от него избавлю». Нам, разумеется, было не до того. И все-таки мы удивились: «От чего нас нужно избавить?» Словом, оказалось, что у нас у всех носы не в порядке; врач ошибся только в сроках. Потому что на другой же день осмотр и примененное к носам временное лекарство возымели свое действие. У каждого из нас начался катар. И когда врач повстречал на улице моего отца, которого сотрясали приступы кашля, он усмехнулся при мысли о том, что какой-нибудь невежда мог вообразить, будто все это из-за его вмешательства. На самом-то деле во время осмотра мы были уже больны.

Бабушкина болезнь дала повод разным людям проявлять то избыток, то недостаток сочувствия; и то и другое нас поражало; мы не подозревали, какие случайные узы связывают нас с одними, и даже не догадывались, как горячо преданы нам другие. А знаки внимания, которыми нас осыпали знакомые, то и дело приходившие справиться о бабушкином здоровье, открывали нам, насколько тяжела болезнь сама по себе, ведь до сих пор мы как-то не отделяли, не отрывали ее от множества горестных ощущений, владевших нами, когда мы были рядом с бабушкой. Ее сестрам послали телеграмму, но они остались в Комбре. Они открыли артистку, изумительно исполнявшую для них камерную музыку, и считали, что, слушая ее игру, они скорей, чем у изголовья больной, обретут благоговейное и горестное воспарение, беспрестанно их самих изумлявшее. Г-жа Сазра написала маме, но в таком тоне, будто нас с ней навсегда развела расстроившаяся помолвка (этой помолвкой было дело Дрейфуса). Зато Берготт приходил каждый день и сидел со мной по нескольку часов.

Он всегда любил в течение какого-то времени ходить в гости в один и тот же дом, где от него ничего не требовали. Но когда-то он приходил, чтобы поговорить, зная, что его не перебьют, а теперь — чтобы подолгу молчать, зная, что от него не ждут разговоров. Дело в том, что он был очень болен: одни говорили, что у него альбуминурия, как у бабушки, другие полагали, что это опухоль. Слабость мешала ему ходить; он с трудом поднимался по нашей лестнице и с еще бóльшим трудом спускался. Часто оступался, хотя держался за перила, и, по-моему, он бы никуда не ходил, если бы не боялся вообще отвыкнуть, разучиться выходить из дому — это он-то, «господин с бородкой», еще недавно на моей памяти такой подвижный. Он почти не видел и часто даже говорить ему было трудно.

Но зато его творчество, которое в те времена, когда г-жа Сванн поощряла его робкие попытки распространиться шире, было известно только самым образованным читателям, теперь выросло и окрепло в общем мнении, обрело чрезвычайную известность в широкой публике. Бывает, конечно, что писатель становится знаменитым только после смерти. А он еще не достиг смерти и, медленно к ней подбираясь, уже при жизни видел, как его книги постепенно обретают славу. Когда писатель умер, его хотя бы не утомляет собственная известность. Блеск его имени не проникает сквозь надгробную плиту. Спящий вечным сном глух, его не беспокоит ропот похвал. Но Берготт еще не вполне пересек эту черту. Он был еще достаточно жив, чтобы страдать от суматохи. Он еще шевелился, пускай с трудом, а его книги, подпрыгивая на месте, как девушки, которых любишь, но чья буйная молодость и шумные забавы утомляют, каждый день привлекали к изножью его постели все новых обожателей.