Сторона Германтов

Столь же полезные услуги, причем несравненно трогательней (необычайно тонко, душевно и красноречиво), предложил мне эрцгерцог Люксембургский, наследник престола. Я познакомился с ним в Бальбеке, он приезжал повидаться с одной из своих теток, принцессой Люксембургской, когда сам был еще только графом Нассау. Несколько месяцев спустя он женился на прелестной дочери другой принцессы Люксембургской, невероятно богатой, потому что она была единственной дочерью принца, которому принадлежало огромное мукомольное предприятие. По этому поводу эрцгерцог Люксембургский, не имевший детей и обожавший своего племянника Нассау, добился, чтобы Палата депутатов утвердила его наследником престола. Во всех подобных браках источники состояния препятствуют, но одновременно и энергично способствуют делу. Я помнил графа Нассау как одного из самых выдающихся молодых людей, которых я знал; уже тогда он томился от беспощадной и нескрываемой любви к невесте. Я был очень тронут письмами, которые он постоянно писал мне во время бабушкиной болезни, и даже маму они взволновали; она отозвалась на них любимым бабушкиным выражением: «Мадам де Севинье и та не сказала бы лучше».

На шестой день мама сдалась на бабушкины просьбы и ненадолго ушла от нее, якобы отдохнуть. Мне хотелось, чтобы Франсуаза спокойно посидела с бабушкой и дала ей заснуть. Несмотря на мои мольбы, она вышла из комнаты; она любила бабушку; проницательность и пессимизм говорили ей, что больную уже не спасти. Поэтому она бы рада была ухаживать за ней как можно заботливей. Но ей сказали, что пришел рабочий-электрик, деверь хозяина мастерской, в которой он с давних пор работал, всегда делавший все работы в нашем доме и окруженный всеобщим почтением (особенно его уважал Жюпьен). Этого мастера вызвали еще до бабушкиной болезни. Мне казалось, что можно было бы сказать ему, чтобы он пришел в другой раз или подождал. Но протокол Франсуазы этого не допускал: бабушкино состояние было уже не в счет, важно было не оскорбить невниманием почтенного мастера. Через четверть часа, потеряв терпение, я пошел за ней на кухню и застал их с мастером за беседой на площадке черного хода; дверь на лестницу была открыта, что было удобно, так как позволяло им притвориться, будто они уже прощаются, если заглянет кто-нибудь из нас, но, к сожалению, создавало ужасный сквозняк. Итак, Франсуаза рассталась с мастером, вовремя спохватившись и успев прокричать ему напоследок, что кланяется его жене и деверю. В Комбре придавалось особое значение деликатности, а Франсуаза распространяла это правило и на внешнюю политику. Простаки воображают, что, наблюдая широко распространенные социальные явления, они успешнее всего проникнут в человеческую душу, а на самом деле наоборот, им следовало бы понять, что эти явления они постигнут лучше всего, если до глубины исследуют отдельную личность. Тысячу раз Франсуаза повторяла комбрейскому садовнику, что война — самое бессмысленное преступление и что нет ничего дороже жизни. Но когда разразилась русско-японская война, ей было стыдно перед царем, что мы не вступили в войну, чтобы помочь «бедным русским», «потому что мы ведь союзничаем», говорила она. Ей казалось, что это неделикатно по отношению к Николаю II, который всегда «находил для нас доброе слово»; это было влияние того же кодекса, который не позволял ей отказать Жюпьену в стаканчике спиртного, хоть она и знала, что это «удар по пищеварению», и по той же причине совсем незадолго от бабушкиной смерти ей показалось, что она поведет себя так же неблагородно, как Франция, не выступившая против Японии, если не извинится лично перед славным электриком, которому причинили столько беспокойства.