Страдания князя Штерненгоха

Я знал, зачем она все это делает: по приказанию голодранца. Но все же я к ней приблизился, медленно, осторожно, как всегда; так человек приближается к львице, которую хочет погладить… Ярость опять покинула меня. Ты поцелуй меня, поцелуй меня всего на полминуты, и я все тебе прощу! — завертелось у меня в голове. Пусть это будет по приказанию того мерзавца, о котором я уже послал Вилли телеграмму, чтобы его арестовали, — полминуты твоего поцелуя — и мы помиримся! Ступай потом в свои Кордильеры, или куда хочешь, все равно ты ко мне вернешься, когда поймешь, что добрее мужа ты в мире не сыщешь… Я осыпал тебя всевозможным богатством, вылечил тебя от безумия — я останусь твоим рабом и потом, когда ты вернешься, — такого бродягу ты не сможешь предпочитать мне постоянно. Я предоставлю его тебе, до поры, буду посылать тебе деньги в твои Кордильеры, чтобы тебе не приходилось там кормиться от щедрот этих твоих птиц! — С такими примирительными, сладкими чувствами я склонялся над ней, — еще теперь я плачу над собой, вспоминая об этом. Она держала свою судьбу в своих руках…

— Хельгочка моя, — зашептал я…

— Твоя? — взметнулась она вдруг, рыча, как тигр. — И как смеет твоя вонючая морда напрасно произносить мое имя?..

Я зашатался, но теперь она упала на пол. А я услышал стон:

— Невозможно… Или все-таки? — О милый, дай мне силу!.. Я стою — ты прав, на самом ужасном из всех распутий: или я, или этот белый бесформенный призрак, — который, вероятно — Я сама и есть… Смертоносная мерзость здесь — Твоя Воля — там…

— Это Я — смертоносная мерзость!.. — Адская ярость снова проснулась во мне. Машинально я дотронулся до пиджака, проверив, там ли еще молоток. Тут она вскочила, белая, как снег, лицо — жуткий смех трупа. Она тряслась всем телом. Вспоминая теперь обо всем, я глубоко сочувствую ей. Она зарычала нечеловеческим голосом:

— Супруг дорогой — на прощание по-це-луй…

Еще раз ярость покинула мое великодушное сердце. Все во мне сладко таяло. А Хельга обняла меня за плечи — ее губы уже вот-вот коснулись бы моих… Но ничего не произошло. Она, как бешеная, прыгнула в сторону — и что-то потекло у нее изо рта. Ее вырвало.

Но и это меня не заставило бы совершить задуманное, ее небесное дыхание меня опьянило… Но она сразу же заорала отвратительным голосом:

— Дрянь, сейчас же вон отсюда, или я просто раздавлю тебя! Какая дурацкая трусость во мне заставила меня повиноваться как рабыня! Но даже он мне не указ!.. Буду Сама Собой, останусь Сама Собой, — и победа будет на моей стороне!

Но мальчишка был все-таки прав. Кто высоко летает, тот низко падает…

Посудите сами, люди, не осудите! Теперь я вижу, что она, бедняжка, ни в чем не виновата, но и я, несчастный, тоже. Ничего не поделаешь: все интересы всех людей и всех существ перекрещиваются и неизлечимо взаимно уничтожаются. Значит война: святая, открытая, всеобщая.

Договорив, она подняла кулак для удара. Сначала, совершенно одурманенный, я бросился бежать. Она не преследовала меня, села за стол и, повернувшись ко мне спиной, закрыла ладонями лицо. Я открыл дверь. В эту минуту во мне снова вспыхнула Ярость, более лютая, чем прежде, и теперь, как ни странно, ясновидящая. Громко хлопнув дверью, я остался в комнате. Она, зная, что раньше я всегда по ее приказанию убегал, полагала, что я в коридоре.

Вытащив молоток, теперь безо всякой дрожи, на цыпочках, я вернулся к ней — и уже не раздумывая, ударил ее по голове. Не очень сильно. Качаясь на стуле, она безмолвно повернула голову и попыталась из-за пазухи вытащить револьвер. Но не успела его вынуть — молоток во второй раз еще сильнее обрушился на ее голову. Она свалилась и осталась лежать без движения.

Хладнокровно я запер дверь, приготовленными в карманах веревками связал Хельге, крепко и тщательно, ноги и руки, заткнул ей рот и потащил безжизненную массу через ряд комнат в последнюю синюю. Оттуда я втащил ее в башню и в — камеру для осужденных на голодную смерть. Солнце, несколько дней подряд светившее на безоблачном небе, в эту минуту быстро скрылось за черную тучу, и тут же загремел гром.

Со средних веков у моих предков здесь было прекрасное местечко, где безошибочно испускали дух их враги в течение недель или месяцев, — в зависимости от того, бросали ли им туда время от времени кусок тухлого собачьего мяса или пару крыс, или наделяли жбаном коровьей мочи. Башня была построена для того, чтобы противостоять не только древним катапультам и гелеполям, но и примитивной канонаде прошлых столетий. Когда-то мой дедушка сказал, что он собственноручно откопал в ней двадцать черепов. Полной тайной была и остается эта темница для всех, кроме хозяев замка.

Я сел возле Хельги. Нас освещал фонарь. Приглушенно ревели раскаты грома. Ярость испарялась из моего благородного сердца, все во мне опять таяло; и мне показалось, что я теперь мог бы ей все простить… Все же я достал плетку в 16 хвостов, припасенную для того, чтобы ее здесь высечь, но я не способен был стегать неподвижное тело, — может быть, уже мертвое?