Страдания князя Штерненгоха

— Ведь она мертва! — сказал я вдруг в ужасе. До сих пор мне и в голову не приходило, что я мог убить ее своим молотком. В мой план входило только ее оглушить, чтобы она так быстро и легко не скончалась, и как безумец я верил, что она, должно быть, только в обмороке…

Я наклонился над ней. Ее сердечко билось. Слабо. Гремел гром.

Не могу сказать, что со мной в ту минуту происходило. Автоматически — хотя это было в моем плане, — я попытался… Не получилось. Я не отважился развязать ей ноги… она могла бы меня убить и со связанными руками.

Но, кажется, мои попытки вернули ее к жизни. Она пошевелилась — открыла глаза. Снова закрыла их; надолго. Видимо, раздумывала; прерывисто дышала. Вдруг неистово заметалась, — долго извивалась, как змея над огнем. С ее запястий капала кровь. Я умирал от страха, что она освободится, встал и попятился к двери. Но ее усилия были напрасны. Все что я делаю, я делаю хорошо.

Она опять успокоилась на некоторое время. И вдруг заговорила изменившимся голосом:

— Где я?

— Там, откуда не выйдешь! Разве только в день страшного суда! В голодной тюрьме! Грешница, самая развратная прелюбодейка! Я все знаю! Твой «паршивый пес» все видел и слышал!

Она молчала. Потом спокойно заговорила:

— Я в ваших руках, и давайте говорить откровенно. Если вы оставите меня здесь умирать, то погубите себя. Ваша совесть не настолько сильна, чтобы всю жизнь нести подобное бремя. Я знаю вас. И знаю также, что если вам и хочется меня отпустить, вас удерживает страх, как бы я не отомстила за то, что вы уже натворили. Так вот, я даю вам честное слово, что вам нечего бояться. Я не мстительна, наоборот. Своим поступком вы у меня поднялись в цене… Скорее, я за него могла бы вас по-хорошему отблагодарить… Я знаю также, что и вы не мстительный; что ваше настроение быстро меняется. Если вы сегодня разъярены на меня, завтра уже не будете. Признаю, что я всегда сильно вас обижала. Я заслужила это унижение. Я заслуживаю еще большего наказания, — потому что я не совершила того, что задумала сделать. Я вижу возле вас плетку; ну, давайте, воспользуйтесь ею, и как следует, прямо здесь, хотя у меня после ваших ударов ужасно болит голова…

Я сильно заколебался. Она была права, — уже тогда я чувствовал, что моя совесть не справится с таким поступком. Но мог ли я верить ее честному слову? Слову дьяволицы, не признающей никаких моральных законов, провозглашающей: честное слово я хотя и дала другому, но не самой себе. Чего не сделает человек, чтобы избежать смерти, к тому же такой ужасной? Нет! Отпустить ее означало бы вынести смертный приговор самому себе.

— Это невозможно, — ответил я. — Слишком много ты грешила против меня, Бога и всех людей. Наказываю тебя не я, а Бог.

— Нет, признайся, что ты просто боишься. Я клянусь, что напрасно, слышишь? Я уйду навсегда, ты никогда обо мне уже не услышишь…

— С этим твоим парнем, голодранцем?

Гнев во мне снова проснулся; я встал, собираясь уйти.

Тут она начала просить, льстить и даже пыталась нежничать со мной.

Но сколько усилий превозмочь себя я видел при этом на ее лице!

— Ты это делаешь по приказу негодяя! Но теперь уже поздно! — заорал я.

Она даже принялась плакать, пыталась встать на колени, но каждый раз валилась на землю…

— Ради всего тебя прошу, хотя бы не лишай меня жизни! Делай со мной все что хочешь, — если хочешь, я останусь с тобой, буду твоей рабой, даже буду выполнять — супружеские обязанности! Ведь это так страшно умирать от голода и жажды, здесь, в темноте и могильной затхлости, связанной по рукам и ногам — несколько долгих недель! Я бы не боялась смерти, даже такой, если бы была к ней готова. Но именно теперь, когда я начинаю познавать, видеть, жить, когда врата всех тайн открываются передо мной так, как, вероятно, ни перед кем другим, — нет, нет, невозможно! Как же я могу умереть теперь, если даже не знаю еще, бессмертна ли я!..

Еще немного, и я развязал бы ее, — но вдруг ясно почувствовал: первое, что бы она сделала, это задушила бы меня. Через силу я открыл дверь. И тут проявился ее характер во всей своей наготе.

— Сейчас же развяжи меня, пес паршивый! — заорала она, полагая, что как раньше, так и теперь ее повелительный и грубый тон заставит меня подчиниться. — Я приказываю тебе! Если нет, то у меня есть средства, которые тебе и не снилось, я сама себе могу помочь, и тогда горе тебе, горе, негодяй! У меня есть связи с самим сатаной, а люди сразу поймут, что я пропала, и найдут меня! Особенно мой муж, он тебе покажет! Сию же минуту, наглый раб, последнейший из людей, мерзкая мерзость!