Страдания князя Штерненгоха

Мне приснился он, голодранец. Он нес меня в одной руке, держа за уши, как кролика. Смотрю на себя: я весь оброс белой шерсткой, я — кролик с длиннющими ушами. А он — настоящий тигр, но шагающий на задних лапах, страшно высокий. Он нес меня по лестнице башни. Вошел в голодную тюрьму; там меня отпустил, и я начал бегать туда-сюда, потому что почувствовал капусту. Вдруг вижу веревки, лежащие на чем-то болезненном, бесформенном, неподвижном, но горящим тихим пламенем. А тигр перерезал веревки, то, бесформенное, медленно поднялось, и на туловище дракона у него была голова серафима — прекрасное, по-небесному прояснившееся лицо Хельги. Она оперлась на Тигра, и они направились к выходу. «Брось бедному кроличку еще что-нибудь», — попросила она голосом, подобным звону небесных колоколов. И Тигр бросил мне горсть капустных кочерыжек. «Твоя последняя пища!» — промолвил он. Дверь за ними закрылась, заскрипел ключ. И при этом звуке, означающем, что в мой гроб забили последний гвоздь, — ужас перед сверхметафизической ультрачерной Могилой Вечности, — и я проснулся.

Он стоял над моей кушеткой. Неподвижно; улыбаясь. «Сон продолжается, — сказал я про себя, — он снова меня схватит за уши. Хоть дал бы мне теперь клеверу вместо кочерыжек!» Я потрогал свои уши. Нет, что ни говори, уши довольно длинные, но все-таки не кроличьи…

Высоко надо мной возвышалась его огромная фигура; стройная, но в то же время удивительно мощная. Тигриные глаза смотрели на меня — наполовину так, как будто изо всех сил подавляли в себе смех, но в то же время адски повелительно, — как смешно! Как будто этот нищий, который не мог снять даже каморку, в которой бы не протекала крыша, был королем над всеми королями!.. Я машинально сел и залепетал:

— Я бедный кролик, ай-яй! Вы меня не ударите по голове за ушами, не правда ли? Ай-яй!

— Что с Хельгой? — спросил он спокойно.

— С Хельгой? С какой Хельгой? Не знаю никакой Хельги… Я всего лишь бедный кролик! — затараторил я, еще в полусне, но кровь во мне медленно стыла.

— Что с Хельгой? Короче! — возопил он громче трубы.

Если бы я не находился в полусонном состоянии, он получил бы за свою дерзость, что называет мою супругу только по имени, такую оплеуху, что в башке у него гудело бы до смерти… Но я лишь ответил:

— Я — не знаю — я ничего не знаю…

— Что с Хельгой? — воскликнул он в третий раз. Но я пишу «воскликнул», — это не так! Восклицать может только человек. Его же голос прозвучал, без преувеличения, совершенно как рев львиной пасти, о которой когда-то мой дорогой князь С. сказал в зоопарке: «Если бы человек смог все перенять у животных, львиный рев он своей несчастной глоткой даже в шутку не сумеет воспроизвести…» — Что с Хельгой? Если ты не ответишь сию же секунду, ни одно твое слово не успеет вырваться из горла! — И он дотронулся, слегка, до моей шеи растопыренными пальцами своей страшной лапы…

— Она — в-ба, — с трудом вымолвил я… И в то же мгновение я все досказал бы, завел бы его в темницу… О, как хорошо это наверное было бы для всех!.. Но судьба иначе распорядилась мной, им, Ею!.. Послышалось страшное рычание. Два сенбернара, о которых я уже писал, все это время лежали в углу за ширмой. Он их не видел; а я, спросонья, до тех пор о них не вспомнил. Экземпляры, каких нет в мире! Лев — немножко поменьше, но все же весом более центнера, был более пылким, чем несколько неуклюжий Слон. Эти животные почти никогда не лаяли, думая, что это ниже их достоинства. Но всякий, кто отважился бы приблизиться ко мне ближе, чем на метр — мгновенно стал бы сыном смерти!

Они были спокойны все это время, но когда голодранец протянул руку к моему горлу — ого! Сначала на него бросился яростным, львиным прыжком Лев. Но и тогда — голодранец только слегка закачался от страшного толчка. Щека его была разорвана, однако он молниеносно, схватив левой рукой могучего пса за глотку, правой ударил по его черепу. И Лев, который когда-то разорвал напавших на него трех цыган, беззвучно лежал на спине, лишь подрыгивая в оцепенении лапками. Но в ту же секунду на негодяя набросился Слон, самая большая собака в мире. На этот раз мерзавец свалился, кровь ручьем хлынула из его разорванного плеча. Но тут же — чудом — Слон отлетел в угол! Голодранец молниеносно вскочил — и они с собакой одновременно бросились друг на друга. Слон, схваченный за глотку, прижатый спиной к груди мерзавца, хрипя, дергался так яростно, что это свалило бы и трех человек. Но этот изверг, даже не шатаясь, понес его к окну и приговаривал, вовсе не запыхавшись, почти нежно:

— Извини, дорогой, что я нажимаю на твою шейку; но что поделаешь, раз ты такой глупышка. Я надеюсь, что ты не будешь таким неловким и не сломаешь лапки, ведь это всего лишь второй этаж!

И тут, остановившись, он поцеловал животное в нос, под которым, в кровавой пене, яростно лязгали прямо ему в лицо страшные клыки. Потом выбросил Слона из окна.