Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Все думали про Рождество. Этот праздник играл важную роль для морального состояния общества. Черчилль решил, что Королевские ВВС не станут проводить бомбардировки территории Германии в канун Рождества и в сам день Рождества, если только люфтваффе не атакует Англию первым. Колвилл обнаружил, что на него свалился «мучительный вопрос», поднятый в палате общин: следует ли приостановить давнюю традицию рождественского звона колоколов в церквях, поскольку теперь звон церковных колоколов сделали условным сигналом, означающим, что началось вторжение? Вначале Черчилль рекомендовал, чтобы колокола все-таки звонили. Но он изменил свое мнение, побеседовав с генералом Бруком, главнокомандующим британскими войсками в метрополии.

Колвилл к тому времени уже подготовил убедительные (как он считал) доводы в пользу того, чтобы колокола звонили, но в итоге отступил, отметив в дневнике: «Меня остановила мысль о том, что ответственность падет на мои плечи, если в Рождество случится какая-нибудь катастрофа».

И Колвилл, и другие личные секретари несколько дней подряд работали до двух ночи и теперь надеялись, что на Рождество им дадут недельку отдохнуть. Эрик Сил, главный секретарь, составил деликатно сформулированную служебную записку, испрашивая разрешения. Эта просьба «взбесила» Черчилля (по словам Колвилла).

Подобно скряге Скруджу, премьер нацарапал «Нет» на документе[782]. Он заявил Силу, что его собственный план на праздник (выпадавший в этом году на среду) состоит в том, чтобы провести его в Чекерсе или Лондоне, работая «безостановочно». «Надеюсь, что [рождественские] каникулы можно будет использовать не только для наверстывания упущенного ранее, но и для более подробного разбора новых проблем», – добавил он.

Впрочем, он все-таки согласился, что каждый сотрудник его аппарата может взять одну неделю отпуска в период до 31 марта включительно – при условии, что эти отпуска будут «хорошо разнесены во времени».

В канун Рождества, в середине дня, Черчилль подписал экземпляры собственных книг, чтобы раздать их в качестве презентов Колвиллу и другим секретарям. Он также отправил рождественские подарки королю и королеве. Королю премьер подарил «костюм для воздушной тревоги» (похожий на его собственный), а королеве – вышедшее в 1926 году издание знаменитого руководства Генри Уотсона Фаулера[783] по английскому языку – «Словарь современного использования английского языка»[784].

Между тем черчиллевские личные секретари ломали голову, пытаясь подыскать что-нибудь такое, что станет подходящим рождественским подарком для жены Черчилля. Несмотря на войну и постоянную угрозу авианалетов, торговые улицы Лондона были заполнены людьми, хотя ассортимент был скудноват. Генерал Ли, американский наблюдатель, записал в дневнике: «Может, в магазинах сейчас выбор небогат, но сегодня попытаться что-то купить – это как плыть вверх по Ниагаре, несмотря на то что из Лондона многие уехали. На улице несметное количество пешеходов и машин»[785].

Вначале секретари подумывали раздобыть для Клементины цветы, но обнаружили, что выбор у продавцов небогат – и ничего подходящего у них нет. «По-видимому, – писал Джон Мартин в дневнике, – эти вазы с гиацинтами, которые появлялись каждое Рождество, были голландские», а Голландия теперь находилась под жестким контролем Германии. Затем они нацелились на шоколад. В больших магазинах его тоже почти не осталось, «но в конце концов мы нашли один, где нам смогли продать большую коробку»[786]. Несомненно, тут помогло и то, что выбранный подарок предназначался жене премьер-министра.

Сам Черчилль отбыл в Чекерс. Уходя, он поздравил остающихся: «Хлопотного Рождества и кипучего Нового года!»[787]

Разумеется, именно в канун Рождества (шел снег, вечерние небеса были тихи и спокойны) до Колвилла впервые дошли слухи, что его возлюбленная Гэй Марджессон теперь помолвлена с Николасом Хендерсоном (Нико), который спустя десятки лет станет британским послом в Америке. Колвилл сделал вид, что ему все равно. «Однако это ранит и беспокоит меня, хотя я почти уверен, что Гэй не сделает никакого внезапного шага – она слишком нерешительна»[788].

Он не мог понять, отчего так упорствует в своей любви к Гэй, при столь ничтожных шансах на взаимность. «Я так часто презираю ее за слабохарактерность, невнимательность, эгоизм, склонность к моральному и душевному пораженчеству. А потом я говорю себе, что все это – от моего собственного эгоизма, что я выискиваю в ней недостатки, чтобы замаскировать ее слабый интерес ко мне, что я не пытаюсь помочь ей (хотя должен бы, если я ее по-настоящему люблю), а ищу утешения для своих чувств в горечи или высокомерии».

Он добавил: «Хотел бы я понимать истинное состояние своих чувств».

В Гэй было что-то такое, что отличало ее от всех остальных знакомых ему женщин. «Иногда я думаю, что не прочь жениться [на ком-то еще]; но как я могу даже думать об этом, пока сохраняется возможность, пусть и самая отдаленная, моей женитьбы на Гэй? Лишь время способно решить эту проблему, время и терпение!»