Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

В тот же день, поздно вечером, Бивербрук обнаружил, что один из самых ценных его сотрудников все еще находится на рабочем месте. Этот человек трудился по шесть-семь дней в неделю, приходя до рассвета и уходя далеко не сразу после того, как стемнеет, оставаясь за своим столом, даже когда сирены предупреждали об авианалете, который вот-вот начнется. И сегодня, в канун Рождества, он тоже был тут.

Но в конце концов он встал и вышел из кабинета, чтобы зайти в туалет перед тем, как отправиться домой переночевать.

Вернувшись, он обнаружил на своем столе небольшой сверток. Открыв его, увидел ожерелье.

Внутри имелась и записка от Бивербрука: «Я знаю, что должна чувствовать ваша жена. Пожалуйста, передайте ей это – и мой поклон. Когда-то это принадлежало моей жене». Он подписался просто инициалом – «Б.»[789].

Для Мэри Черчилль это было Рождество, полное неожиданной и невиданной радости. Вся семья – даже кот Нельсон – собралась в Чекерсе (почти все приехали еще в канун Рождества). Явился и Вик Оливер, муж Сары Черчилль, которого Черчилль недолюбливал. В кои-то веки не было никаких официальных визитеров. В доме прямо потеплело от праздничного убранства: «Огромный мрачный зал озарен огоньками разукрашенной елки», – писала Мэри в дневнике[790]. За каждой каминной решеткой пылал огонь. Солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, патрулировали территорию, выдыхая пар в холодный вечерний воздух. Наблюдатели мерзли на крыше, высматривая вражеские самолеты. Но вообще война утихла – канун Рождества и день самого Рождества обошлись без воздушных и морских боев.

Рождественским утром Черчилль завтракал в постели (Нельсон нежился на одеяле), работая с бумагами из обоих своих чемоданчиков – черного и желтого, предназначенного для секретных материалов, – диктуя машинистке ответы и замечания. «Премьер-министр буквально напоказ работал в праздник точно так же, как в любой другой день, – писал Джон Мартин, один из его личных секретарей, дежуривший в Чекерсе в этот уик-энд, – и вчерашнее утро почти ничем не отличалось от других: обычные письма и телефонные звонки, только, разумеется, с добавлением множества рождественских поздравительных посланий». Черчилль подарил ему экземпляр своей книги «Мои великие современники» (с автографом) – сборника эссе о двух дюжинах знаменитых людей, в том числе о Гитлере, Троцком и Франклине Рузвельте (это эссе называлось «Рузвельт издалека»).

«После ланча работы было меньше, и мы весело, по-семейному отпраздновали Рождество», – писал Мартин, к которому здесь действительно относились как к члену семьи. Главным блюдом ланча стала большая роскошь по временам военного нормирования – гигантская индейка («Никогда в жизни не видел такой огромной индейки», – писал Мартин), присланная с фермы Гарольда Хармсворта, покойного друга Черчилля. Газетный магнат умер месяц назад; среди его последних желаний было и указание, как надлежит поступить с этой птицей. Ллойд Джордж прислал яблоки, собранные в садах его суррейского поместья Брон-и-де, где в придачу к «бромли» и «оранжевому пепину Кокса»[791] он пестовал еще и долгую любовную связь со своей личной секретаршей Фрэнсис Стивенсон.

Следуя традиции, семья послушала ежегодное «Королевское рождественское послание» (это обращение передавали по радио с 1932 года). Король говорил медленно, явно борясь с дефектом речи, который долго его преследовал (к примеру, начало слова «безграничный» выходило у него каким-то придушенным, но дальше он произносил его идеально), однако это лишь делало его послание более веским. «В предыдущую великую войну был уничтожен цвет нашего юношества, – говорил он, – а остальная часть народа почти не видела сражений. На сей раз мы все на передовой, мы все вместе подвергаемся опасности». Он предсказывал победу и предлагал слушателям ожидать времен, «когда рождественские дни снова будут счастливыми».

Затем у Черчиллей началось веселье. Вик Оливер сел за фортепиано; Сара стала петь. Последовал жизнерадостный ужин, а потом – снова музыка. Шампанское и вино взбодрили Черчилля. «Он отпустил стенографистку – редкий случай, – писал Джон Мартин, – и у нас состоялось что-то вроде импровизированного концерта, который завершился уже после полуночи. Премьер пел с большим удовольствием, хоть и не всегда попадал в ноты. А когда Вик играл венские вальсы, он весьма резво отплясывал в одиночестве посреди комнаты»[792].

Все это время Черчилль не переставал рассуждать вслух. Он разглагольствовал о том о сем до двух часов ночи.