Страх и наваждения

Обозревая опустелые финансовые сусеки – словно подводя промежуточные итоги жизни, сломанной, как деревяшка о колено, – человек бормочет, подбадривает себя: ничего, как-нибудь пополним; будем живы – не помрем.

А вслух:

– Вот тебе и русская сказочка: колобок, колобок, я тебя съем… Хрен ты меня съешь!

В приступе воодушевления – подхватив за обе руки жену, он кружит ее по комнате, распевая во всю глотку: Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…

– Погоди радоваться. – Та отводит усталые, взрослые глаза. – Там их тоже до черта.

Ему хочется спросить: где это – там? Но она уже вышла из комнаты. Торопливо, как воспитательница, которую вызвала к себе заведующая.

В одиночестве он катится дальше – и видит лису: ярко рыжая шерсть, острая хитрющая морда. Плутовка облизывается, предвкушая кусочек свежего, отлично пропеченного теста – не зря над ним трудились дед и бабка, родители, школьные учителя, вузовские педагоги. Колобок растерянно озирается: неужто все их хлопоты – лисе под хвост!

Моя последняя сигарета не имеет ни запаха, ни вкуса. Сделав пару затяжек, я швыряю ее в урну. По привычке бросаю взгляд на часы. Секундная стрелка дрожит, словно танцует джигу. К тротуару подкатывает черный джип. Из него выходят двое. Кого они мне напоминают? Пытаясь вспомнить, я поднимаю глаза к небу. Автор средневековой пьесы выразился бы иначе: возвожу очи горé. По слухам, где-то там обитель всевидящего и всеблагого Бога.

Между Ним и мною плоская крыша аэропорта. Из печных труб, прикинувшихся световыми фонарями, струится, уходя в небо, густой черный дым…

Пройдя сквозь рамку первичного досмотра, я направилась к стойке регистрации; очередь двигалась медленно, я смогла их рассмотреть. Один – высокий и тощий, похожий на англичанина; другой – низенький и плотный. Остановившись у электронного табло, они о чем-то спорили. Вернее, спорил плотный; обращаясь к сухопарому спутнику, он уснащал свою речь обильными жестами, выдававшими природного итальянца. Тот, кого я приняла за англичанина, задумчиво кивал, не сводя глаз с табло. У меня не было уверенности, что передо мной – те самые рыцарь и епископ. Не могли же они улететь, бросив дорогущий джип на произвол судьбы…

– Пожалуйста, вставьте ваш багаж в рамку. – Девушка-регистратор выглядывает из-за стойки.

– Да, но… он соответствует габаритам ручной клади.

Девушка-регистраторша повторяет:

– Пожалуйста.

Мысленно чертыхнувшись, я иду к металлическому четырехграннику. Со мной такое впервые – сколько лет летаю… Рискуя навлечь на себя гнев очереди, я пытаюсь сладить с бездушным металлом: поворачиваю чемодан то так, то этак – с тем же результатом. Неужто они сузили рамки?

– Поставьте багаж на ленту.

Пока я возилась с чемоданом, она распечатала липкую полоску с номером рейса и сокращенным наименованием пункта назначения, где я получу его в целости и сохранности. Мне остается покориться, утешая себя тем, что с пустыми руками проще проходить предполетный досмотр.

Препираясь у стойки, я, разумеется, упустила их из виду. Между тем герои моего сна успели зарегистрироваться. Держа в руке паспорт с посадочным талоном, я провожаю их глазами. Коротышка что-то втолковывает высокому. Не похоже, что тот его слушает, – шагает с видом неловкого, непривычного к ходьбе, журавля. Те, кого я – возможно, по ошибке – приняла за рыцаря и епископа, входят в красный коридор. Интересно, какие ценности они вывозят из России? Скорей всего, что-нибудь антикварное. Картины или иконы…

– Попрошу снять маску. – Сверив фото с оригиналом, веснушчатый пограничник листает мой паспорт. – Когда вы в последний раз пересекали государственную границу России?

– В последний? – я переспрашиваю, чтобы потянуть время: понять, где здесь кроется подвох.

В отличие от тех двоих, мне нечего декларировать; у меня нет наличной валюты, я исправно оплачиваю счета: за электричество, за вывоз мусора, за отопление и воду; я – не злостная алиментщица; у меня нет просроченных кредитов и неоплаченных штрафов за парковку и превышение скорости. Но под его взглядом я чувствую себя виноватой. Виноватой без вины.

– Кажется, в феврале.

– А точнее?

Я стою, поникнув головой. Попытки оправдания тщетны.

– Двадцать третьего февраля две тысячи девятнадцатого года. Видите штамп? – Он прикладывает к непробиваемому стеклу мой раскрытый паспорт, маленькое окошко в огромный мир.

Страничка усеяна штампиками, въездными и выездными, голубыми и розовыми, от которых рябит в глазах.

Мое молчание его не обескураживает. Он растягивает губы в довольной улыбке – как растягивают баян. Его белые ровные зубы могут посоперничать с клавишами.

– Это я вас выпускал.

– Спасибо. – Моя неискренняя благодарность сродни беспомощности.

– А больше не выпущу. Никогда. Даже не надейтесь. – Он чеканит каждое слово. До боли знакомые слова.

Кто-то, вышедший из тени, держит меня за локти. Мне не обернуться, не дернуться.

Подталкивая в спину, меня заводят в отдельное помещение.