Страх и наваждения

По салону разносится запах жареной курицы.

Видя, с какой жадностью они ее поглощают, я чувствую приступ дурноты. Мне трудно отделаться от мысли, что, прежде чем разложить куски куриной плоти по коробочкам, ее должны были убить.

Мое застигнутое врасплох воображение рисует пугающую картину.

Я вижу незнакомый двор, по всему периметру застроенный приземистыми некрашеными сараями. Посреди двора – деревянная колода. Топор, посверкивая на солнце, играет в руке палача. Куриный палач вытирает руки о фартук – его вялые, равнодушные глаза следят, как она, безголовая, брызжущая кровью, бежит по пустому двору, хлопая крыльями, – не догадываясь, что уже умерла…

Пугающее видение блекнет.

Допив остатки сока, я обращаюсь к проходящей мимо стюардессе. Прошу стакан воды. Одарив меня служебной улыбкой, она скрывается за плюшевой занавеской, отделяющей салон от служебного помещения, и вскоре возвращается, держа в руке пластиковый стаканчик.

Пока тепловатая, не имеющая ни запаха ни вкуса вода растекается по моим венам и артериям, достигая самых мелких капилляров, я смотрю в иллюминатор. Внизу расстилается все та же белая пустыня: огромное, от горизонта до горизонта, одеяло. Мне хочется зарыться в него и заснуть.

Продолжение повести о несчастной матери, или Как смириться с неизбежным, если знать, что оно не неизбежно

В храме Мельпомены, которой Мария служит верой и правдой, счет премьерных дней ведется как от сотворения мира: день первый, день второй, день третий… На практике это делается так: справа от директорской двери есть доска, куда вывешивают приказы. В левом верхнем углу проделаны специальные прорези – вроде «Кассы букв и слогов». Утро начинается с того, что Валентина Дмитриевна, пожилая секретарша, выкладывает на доске цифру, соответствующую текущему дню. Пока счет идет на единицы, попросту заменяет крайнюю правую карточку (скажем, двойку на тройку), далее переходит к разряду десятков, затем сотен. И так до будущей премьеры, после которой счет дней обнуляется.

Никто – включая старожилов, чьи поясные портреты украшают наше зрительское фойе, – уже не помнит, когда и при каких обстоятельствах возникла эта традиция. Возникла и возникла: не мы ее создали, не нам и отменять. Другое дело, что в прежние, относительно спокойные годы это, как его называют в нашем театре, сакральное число ни разу не вышло за границы первой сотни: премьеры поспевали одна за другой. Сейчас, когда Главный улетел, а, называя вещи своими именами, фактически дезертировал, образовалась томительная пауза, исчисляемая вопиюще трехзначными числами. Всякий, кто проходил мимо обитой коричневатым дерматином директорской двери, этого не мог не заметить. Заметить и благоразумно промолчать.

Хотя некоторые безответственные товарищи – назовем их театральными отщепенцами – не гнушаются отпускать по этому поводу сомнительные шуточки, тем самым противопоставляя себя нашему, в большинстве своем, здоровому коллективу. Так, не далее как вчера заслуженный артист России В.П. Радужный (фамилия и звание дважды подчеркнуты), приветствуя коллег в присущем ему ироническом ключе: как, дескать, ваше ничего? – нарисовал в воздухе указательным пальцем левой руки (именно левой, а не правой!) трехзначное число. С плохо скрытым намеком, подпадающим по действие статьи 280.3 УК РФ. Прошу обратить внимание и принять соответствующие меры (дата и неразборчивая подпись).

Так или иначе – лето завершилось. Для Марии оно стало вдвойне тревожным: ко всему прочему прибавилась тревога за сына. ЕГЭ ее мальчик сдал неплохо, она была уверена, с такими баллами поступит. Не поступил. Срезался на вступительном испытании: в СПБГУ свои правила. Университет – это вам не рядовой вуз.

Я вижу.

Мария у себя дома.