Страх и наваждения

Мария проверила дверные замки, надежно ли заперто. В задумчивости разобрала постель, легла. Но пока она засыпала, в ее затуманенную голову пришла мысль: надо делать вид, будто она его не боится. Из этой счастливой мысли, точно веточка надежды, проклюнулся голос Мастера, ее педагога по актерскому мастерству. Мастер говорил тихо, но она его услышала: «Ты, Мария, хорошая актриса. Не надо отчаиваться, рано или поздно ты получишь заглавную роль». Она спросила: «Когда?» – «Этого никто не знает», – покойный Мастер прошелестел в самое ее ухо. «Даже вы?» – «Даже я», – он кивнул. Его голос растворился в темноте.

Вся во власти нервного возбуждения, Мария садится на кровати. В программке против ее фамилии будет значиться: «Бесстрашная женщина». По городу поползет молва, включится сарафанное радио. Записные театралы станут спрашивать – наперебой друг у друга: вы уже видели? Очень даже стóит! Прекрасный спектакль, выше всяческих похвал. В особенности актриса в заглавной роли!

Завтра утром, чтобы понапрасну не терять времени, она приступит к репетициям. Выстроит рисунок роли. Ее зритель, Таракан, должен поверить: она больше не Мария. Она – маленькая беззаботная птичка. В густой кроне дуба, посаженного Сережей. Все молодые дубки погибли, а этот выжил. Вчера, получив зарплату, она перевела ему деньги. Бросила на карту. Сережа позвонил ближе к вечеру, спросил, когда она завтра будет дома. Мария ответила, что никуда не уходит, разве что ненадолго, в магазин. Сережа спросил: «В какой?» Она не ответила. Если тебя подслушивают, не стоит раскрывать своих планов. В магазин она не пошла, боялась пропустить Сережу. Но сын так и не пришел.

Зато явился Мастер. Стоял в углу, за шторой. Тяжелые, плотные складки материи обволакивали его высокую, немного сутулую фигуру – скрадывали, словно скрывали от посторонних глаз. Само присутствие Мастера было ее защитой: от несправедливости матери, переманившей, Мария думала, Сережу; от колких замечаний помрежа, за которыми она видела желание все переиначить по-своему. Но главное, от тараканьих глаз.

С этой ночи Мастер стал приходить. Иной раз Мария его видела, но чаще только слышала, он умел находить правильные слова. Порой он говорил с нею голосом Главного: две-три интонации, за которыми стояло их общее прошлое – богатый театральный опыт. Случалось, Мастер не являлся. В одну из таких ночей ей приснился сон. Пустая улица на окраине не пойми какого города. Мария не знает, как здесь оказалась. Она идет, переступая через трамвайные рельсы. Из-за крайнего дома выходит мать. Издалека Мария не различает ее лица – только серое драповое пальто, которое никогда не снашивается. Шея повязана пестрым платочком, кончики платка аккуратно заправлены. Мать ведет за руку Сережу. Он совсем еще маленький – худенький мальчик лет шести. Поравнявшись с Марией, мать произносит не своим, а безликим, веским голосом: «Настоящий мужчина обязан защищать свою Родину. Погляди на него – крепкий, как дубок». Мария хочет сказать: «Маленькие дубки погибают», но мать ее не слушает, отмахивается: «Опять ты все перепутала! К твоему сведению, погибают не дубки, а клены. Погляди на него – разве он клен? Ничего ему не сделается, вот увидишь, – мать довольно улыбается. – Дед будет им гордиться», – она отпускает Сережину маленькую ручку. Тот бежит, перепрыгивая через рельсы – прямиком навстречу трамваю. Мария рвется бежать за ним вдогонку, но мать ее удерживает – заходит сзади, крепко держит за локти…

Мария проснулась от трамвайного звона в ушах. Настенные часы показывали половину восьмого. Она не сразу поняла, утра или вечера. Горечь, разлившаяся во рту, возвращает ее к жизни – выдергивает из бездонного колодца сна. Сон – кривое подобие жизни. Ей не хочется думать о плохом. Чтобы плохое не случилось, надо думать о хорошем.

На будущий год ее мальчик обязательно поступит. Студентам дают отсрочку от армии. Она заработает, наймет самых лучших, самых дорогих репетиторов…

– Вы позволите?

Я не сразу осознала, что вопрос обращен ко мне.

Рука дамы, унизанная перстнями, указывает на пустое кресло: моя невзрачная соседка, занятая в роли Марии, ушла.

Не дожидаясь позволения, нарядно одетая дама садится на ее место.

– Помните, мы летели из Петербурга. Тем злосчастным рейсом.

В следующее мгновение я увидела их всех: парня, похожего на айтишника; маленького мальчика, владельца рыжего клоуна; женщину лет сорока с непослушно вьющимися волосами; девушку, репостившую котиков…

– Не знаю, как вам, – она отрешенно теребит перстни, будто перебирает четки. – А мне до сих пор не верится, что все обошлось.

Какому богу молится эта женщина? Я отворачиваюсь и смотрю в окно.

Уж не знаю, что я ожидаю там увидеть: едва различимые фигурки, рассыпанные – подобно семенам – по бескрайней облачной равнине? Или алюминиевые обломки самолета, вблизи которых деловито хлопочут спасательные службы?.. Даже если допустить такое развитие событий, все свидетельства катастрофы остались там, внизу – под огромным, от горизонта до горизонта, одеялом, набитым куриными перьями и пухом.