Страх и наваждения

Стюардессу словно подменили. Ее взгляд сфокусировался, как видоискатель фотоаппарата, наведенный на резкость. Ах, если б только это! Изменились черты ее лица: опущенные уголки губ вздернулись, глубокая морщина, залегавшая меж бровей, разгладилась, носогубные складки, выдающие ее почтенный возраст, исчезли. Казалось, она сбросила с себя тяжелый груз прожитых лет и теперь походила на юную девушку, принявшую на себя обязанности сестры милосердия.

Необъяснимое перевоплощение, напоминающее путешествие во времени, подняло сумбур в моей бедной затуманенной голове. Из сумбура всплывали разрозненные картинки: медицинский респиратор на придверном коврике; такси с горящими фарами; водитель, лихо пересекающий двойную сплошную; пустой перекресток, последний перед Троицкой площадью, где с нами поравнялась черная машина, – прежде, чем картинки взвихрились и погасли, я успела заметить, что меня на них нет. Как если бы двойная сплошная, которую пересек мой странный водитель, означала нечто большее, чем элемент дорожной разметки; как если бы время, священная корова, слизнуло мое изображение своим шершавым, весь в пупырышках, языком.

Скользнув по мне беглым невнимательным взглядом, стюардесса скрылась за занавеской.

Предоставленная сама себе, я решила не поддаваться грустным мыслям. Как бы то ни было, эта глупая история не продлится вечно. Рано или поздно обо мне вспомнят и спохватятся. Другое дело, что неловкое положение, в котором я по невероятной случайности оказалась, отнюдь не располагало к веселью. Иначе как мучительным назвать его было трудно. Не руки – рук я почти не чувствовала, меня тревожила немота.

Раздумывая над тем, связана ли моя немота с обездвиженными руками, а если да, то каким образом, я невольно косилась на занавеску. Если раньше она слегка подрагивала, теперь прям-таки ходила ходуном. Предположив, что по ту сторону происходит что-то нешуточное: по меньшей мере потасовка, а то и драка, – я вытянула шею, но, кроме сопения и пыхтения, ничего не услышала.

Могла ли я себе представить, что буквально через мгновение занавес взметнется – и оттуда выкатится (не появится, не покажется, а именно выкатится) нечто невообразимое, заставившее меня вздрогнуть. Если вы когда-нибудь бывали в цирке и видели «нанайских мальчиков», так вот, это были они. Яростно тузя друг друга, они покатились по ковровой дорожке: уморительная сценка, на которую невозможно смотреть без смеха.

Поддавшись простительной слабости, я рассмеялась, вызвав по ту сторону занавески сущий переполох. По всей видимости, ее пытались раздернуть, но – нет бы сговориться и действовать слаженно – тянули в разные стороны. Вспомнив отцовское выражение, которое он употреблял к месту и не к месту, я подумала: кто в лес, кто по дрова. То ли им это все прискучило, то ли, посовещавшись, они пришли, наконец, к общему мнению – так или иначе, бестолковая суета закончилась. Из-за занавески выглянуло лицо. В мягких складках плюшевой ткани оно казалось как-то по-особенному желтым и круглым: луна в закатном облаке. Повращало глазами – и скрылось. Вместо него явилось бледное и тощее: впалые щеки, острый, как молодой месяц, подбородок. Раз уж мы, я подумала, в цирке – один жонглер; другой – иллюзионист.

Устроилась поудобнее, готовая к тому, что сейчас они выйдут на арену, каждый со своим (впрочем, вряд ли оригинальным) номером: луноликий будет подбрасывать и ловить цветные шарики, пока у зрителей не начнет рябить в глазах, – сорвет скупые аплодисменты и раскланяется, уступая место своему бледному напарнику, который выкатит пеструю, расписанную всеми цветами радуги коробку с «волшебными» причиндалами: крапленой карточной колодой и пресловутым, куда же без него, цилиндром, полным длинноухих зайцев с поджатыми передними лапами. (Когда несчастного зайку держат за уши, его задние, толчковые, лапы мелко и судорожно дрожат.) Пока зрители отвлечены на зайчиков, самое время вынести длинный черный ящик. И тут уж одними зайцами не обойтись. По-любому требуется ассистентка – чтобы зрители, наблюдая за тем, как ее будут распиливать, волей-неволей содрогнулись, пронизанные первобытным ужасом.

Вы скажете, что на такой сильный эффект рассчитывать не стоит. Всем давно известно, никто никого не распиливает: задействована хитроумная система зеркал, которая зрительно меняет параметры ящика, – мне ли, чьи родители сорок лет своей жизни отдали Государственному, имени ОГПУ, оптико-механическому заводу, не знать элементарных законов физики…

У меня, однако, задрожали колени: этот цирковой номер – мой единственный, быть может, последний шанс. Если я вызовусь на роль ассистентки, они будут вынуждены меня освободить. Я воспользуюсь этой малой толикой свободы, чтобы сбежать, покинуть борт самолета, захваченного полубезумными циркачами.

Мысленно я уже потирала развязанные руки, когда мой взгляд упал на русско-английский разговорник – его потрепанный уголок выглядывал из кармана, словно подмигивая. Давая знать: что-то здесь не так.