Потому что в случае на «Стандартном» есть кое-что особенное. Как напомнила мне попутчица на арктическом круизном лайнере, в то время я была сама не своя. Я была измучена горем и изоляцией, представляла собой более хрупкую, ранимую версию Евы. И травма, нанесенная двумя последними авариями (я два раза перевернулась в машине, один случай за другим, той долгой зимой, когда горевала о маме), осложнилась печалью, гневом и утратой.
Внезапно все оказалось взаимосвязанным, и от этого жизнь, более свободная от страха, показалась мне намного более возможной. Если отложить в сторону «Стандартный», пометив его звездочкой, уже почти десять лет я не переживала настоящих приступов страха высоты. И все это время я забиралась значительно выше, чем места, вызывавшие мои давние потери самообладания. И я подумала, что если теперь мой страх менее силен, чем представлялось, то в будущем он будет иметь надо мной меньше власти, чем я позволяла ему в прошлом.
И все же возможно и даже вероятно, что я буду ощущать дискомфорт на открытых высотах. Но с дискомфортом, а не с обездвиживающей, смертельно опасной паникой можно справиться. С этой вероятностью можно жить. Можно жить и с вероятностью того, что с возрастом обнаружатся другие страхи. Теперь у меня есть новые инструменты и новое понимание. Я меньше боюсь самого страха.
До недавнего времени я не знала о том, что в детстве папа боялся высоты. Не очень много я знаю и о том, чего боялась мама. Единственное, что могу вспомнить – как она говорила, что боится за меня и сожалеет, что не стала мне хорошей матерью.
В целом она не была особенно тревожной матерью – никогда не стояла над душой, не старалась оберегать меня от всяческих неприятностей жизни. Но время от времени ее охватывал сильнейший и какой-то особенный и странный страх за мою безопасность. Она боялась, когда в последний школьный год я отправилась на весенние каникулы в Мексику (в этой поездке спиртное не возбранялось), что меня затопчут насмерть, если в клубе случится пожар, и заставила меня торжественно пообещать, что, как только приеду, сразу же узнаю, где там выходы, и составлю план спасения. Через несколько лет, во время моей поездки в Дувр (на каникулах в университете в Англии), ей приснился кошмар, что я свалилась со знаменитых белых скал, и утром она никак не могла отделаться от этой мысли. Я получила по электронной почте паническое письмо, в котором она просила меня ответить немедленно.
И все же, хотя она не казалась особенно пугливым человеком, часто я беспокоилась о том, чтобы ее не напугать. Ее печаль я расценивала как уязвимость, тогда я еще не понимала глубину ее силы и сопротивляемости. Я убеждала себя, что есть вещи, которые я не должна делать, тропы, по которым мне нельзя ходить, жизни, которые я не могу прожить, потому что это слишком испугает маму. Я не хотела ее терроризировать. А теперь я спрашивала себя, до какой степени я использовала эту заботу о ней как маскировку собственных страхов, стремление прожить более безопасную, спокойную, замкнутую жизнь.
Теперь я знаю, что не нужно делать свой мир меньше, нельзя позволить страху сузить границы жизни, которой живешь. Но знаю я и то, что не нужно стараться, заставлять себя, доказывать себе что-то. Не нужно становиться скалолазом, если тебе не нравится карабкаться на скалы, даже если это больше не пугает тебя так, как раньше. Можно искать острые ощущения, справляться с приступами страха, а можно остаться дома и почитать хорошую книгу. Может быть, когда-нибудь я снова поеду во Флоренцию, может быть, снова попытаюсь научиться управлять парусом.
Но, если этого не случится, это не потому, что меня остановит страх. Если я не поднимусь снова на Дуомо, то потому, что в мире есть еще много интересных занятий и красивых мест. Время мое не бесконечно – и теперь я могу принять это (почти!) без страха.
Благодарности
Один из вариантов пятой главы этой книги первоначально был опубликован в Esquire под заголовком «Экспозиционная терапия и изящное искусство нарочно напугать себя до чертиков» (