Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

Один генсек, за ним другой
Сгорели на работе.
В могиле все одной ногой…
Народ спешит к субботе.
Глаза залить, на все плевать!
Под винными парами
Они нам все – е… мать –
Мерещатся царями.
Меняет время имена,
А суть у них все та же.
Нас… пока живы, говна,
А нам хлебать прикажут.
«народ скорбит…»
Какой народ?
Скорбят все те ж – у власти.
Его несут –
Туфлей вперед,
А кресло рвут на части.
На грудь навешал ордена,
Он трижды удостоен.
А ведь когда была война,
Он не был даже воин.
Но все ж мы пьем за упокой
Родного Кучера по банке.
У нас деньга течет «рекой»,
У них лежит
В щвейцарском банке.

На Черненко вроде «эпоха» смертей», как ее окрестили через много лет остряки, кончилась. Правда, стали меняться президенты, стал меняться строй, стали меняться люди, нравственные ценности, и вообще мир перевернулся вверх тормашками. Но это уже грянул другой век, страшный своей непредсказуемостью.

22

Их маленькая семья стала жить уединенно. К ним раньше ходили в гости из-за дефицитов и общались с Ксенией, чтобы урвать что-нибудь из продуктов, которые продавались тогда свободно в совминовском буфете. Ксения успела все-таки купить брату мужа «Ладу» ядовито-зеленого цвета. Он презентовал ей аж бутылку шампанского, когда Ренат подогнал автомобиль прямо с ВАЗа к подъезду единственного братишки.

Изредка появлялась Салта и, конечно, не с пустыми руками. Правда, Ксения всегда отдавала ей деньги, не желая быть зависимой от кого бы то ни было. Иногда Салта приходила с бутылкой коньяка или вина и задерживалась допоздна. Один раз даже осталась ночевать, предупредив домашних, что она у Ксении. Они часто общались по телефону, говорили о книгах, о стихах, иногда Ксения читала ей недавно написанные. Именно Салта устроила ей встречу с одной известной влиятельной поэтессой, которой Ксения принесла несколько стихотворений. При следующей встрече выслушала небольшую речь, сказанную менторским тоном, но не слишком высокомерно, все-таки ее попросили из Совмина – посмотреть стихи этой начинающей. Правда, четыре строки произвели-таки впечатление на маститую поэтессу-мэтрессу. Она даже проронила нехотя: «Есть что-то цветаевское, какая-то экспрессия, чувствуется темперамент, и она даже процитировала, глядя в листок: Будто хлынула горлом кровь – в конвульсии дрогнуло тело. Схватила меня злодейка-любовь и душу мою донага раздела… Пишите, дорогая, совершенствуйтесь, читайте больше классиков». На том и распрощались.

Ксения – наоборот – когда начала писать сама, перестала читать поэзию вообще. Она заметила, что, начитавшись Блока, Ахматовой, Волошина, Бодлера и других, начинает писать подражательные стихи, копируя размер, манеру, стиль. Например, Бодлера: На грязной постели безумств и разврата… Ну, нет такого в ее жизни! Интуитивно она понимала, что один поэт отличается от другого тем, что он узнаваем, его не спутаешь ни с тем, ни с другим. Он – единственный, и в том его величие. Но как стать узнаваемой и единственной?

С мужем они жили, как два айсберга – холодные и одинокие, не сближаясь. Она жила духовным – чтением, стихами, он – работой. А может, чем-нибудь еще. Она не знала и не интересовалась. Во время безработицы Ксения частенько ездила в Союз писателей Казахстана, возле Детского мира, где на первом этаже находилась редакция «Простора». Присаживалась где-нибудь в уголке, иногда робко вступала в разговор. Мужчины явно перед ней фанфаронили, она выглядела очень привлекательно, женщина была в редакции одна: поэтесса Чернавина. Она косилась неприязненно, видя в ней соперницу.

Вообще ощущение было такое, что ее присутствие нежелательно, все были свои, она – чужая. Но Ксения назло поэтессе продолжала приходить и даже пить кофе в кафе «Пегас» здесь же в СП. Ее притягивала непривычная атмосфера раскованности в речах и поведении. Речи казались смелыми и остроумными, поведение независимым. Ей было интересно наблюдать живых поэтов и писателей, чувствовать себя приобщенной к их странному времяпровождению: казалось, их рабочий день проходит в праздном безделье.

Собирались сотрудники где-то к полудню, тогда же появлялись и авторы с рукописями, какие-то праздношатающиеся личности, жаждущие пообщаться, а заодно и похмелиться. Отсидев на рабочих местах некоторое время, все дружно поднимались и шли в кафе «Пегас» пить кофе. Кто-то покупал в буфете первые сто граммов, которые неизбежно повторялись, и едва не каждый рабочий день заканчивался пьянкой, то автор выставлялся, то гонорар «обмывали» здесь же в кафе либо у кого-то дома, кто жил поблизости.