Странствия и путешествия

Мы отплыли из Кастеллоризо в направлении Родоса, очень опасаясь той галеи, и погода на море была плохой, но через два дня пути мы прибыли на Родос, вошли в порт, и я сразу отправился селиться у брата Нуньо де Кабрера[228], славного рыцаря родом из нашей Кастилии, [родосского] ордена, и к тому же из тех, кто пользовался там наибольшим /126/ уважением и о ком больше всего говорили, который принял меня с радостью и любовью и так сердечно обо мне заботился, что, хотя я и думал, что умру после всех мучений, которые мне пришлось претерпеть, [не случилось этого] благодаря его замечательному обществу, ибо и в моем собственном доме обо мне бы так хорошо и милосердно не заботились. На второй день по приезде я должен был идти к родосскому магистру и передать ему письма кипрского короля по поводу его дел, которые тот мне доверил, и сопровождали меня брат Нуньо де Кабрера и другие кастильские рыцари, а также [рыцари] других наций, в особенности французы, которые тесно общаются с нашей нацией. Придя к магистру, я увидел, что он очень мучается от боли под ложечкой, но он немедленно прочитал ответ короля Кипра; я ушел от него и вернулся к себе домой, и в ту же ночь он умер от той болезни. Когда настает час смерти [магистра], то, согласно обычаю, приходят к нему бальи, исповедники и некоторые из рыцарей совета[229] и спрашивают его под клятвой, что он говорит в полном сознании, кто должен быть после него магистром ордена, чтобы он сказал это и поставил свою печать, и все это в тайне; берут бумагу с его голосом и надежно охраняют, так что никто не знает, кроме исповедника, и забирают /127/ печать, и если магистр умирает, ее тотчас же разбивают, а голос этот, говорят, во время выборов считается за два тому, кому отдал его усопший. Магистр был похоронен в тот день, когда умер, в час мессы, и была совершена заупокойная служба, подобающая такому человеку, причем старейшие члены ордена несли его на плечах, на носилках, покрытых черной тканью, с длинным шлейфом сзади, а также и спереди, и те, кто не мог идти с носилками, держали руку на шлейфе; одет он был в свое орденское одеяние, со шпагой и шпорами, с четками в руке; и так его положили в землю; и тотчас приказали закрыть все ворота коллахиума (меня поместили в комнату и заперли снаружи, оставив мне еды, а моих слуг выслали за пределы города), и там все, одетые в орденские одежды и подпоясанные шпагами, а таков у них обычай, вошли в церковь, чтобы совершить избрание магистра, и происходит оно, говорят, таким образом. Из каждого языка, имеющего свое отделение, берут трех человек — рыцаря, капеллана и брата-сержанта, то есть прислуживающего; их /128/ выбирает весь конвент, и для этих выборов их исповедывают, причащают и заставляют дать клятву на святых мощах, которые у них там есть, чтобы они хорошо и по истине выбирали; затем те избранные также дают клятву, что также будут избирать хорошо и по истине, и выбирают они тринадцать человек; и те тринадцать, также под вышеупомянутой клятвой, выбирают семерых; и эти семеро, также поклявшись, подают каждый, не говоря друг с другом, по одному голосу, на бумаге в запечатанном виде, и кладут их на стол перед тем исповедником, который, как я уже говорил, хранит голос усопшего, и все это [происходит] в присутствии всех рыцарей; и тот [исповедник] берет голоса семерых и магистра и зачитывает их на площади, и, засчитывая голос магистра за два, как я сказал, кто больше получает, тот и становится магистром[230]. И заседали они весь тот День и ночь почти до зари. И было всеобщее мнение, и говорили даже, что великий командор[231], который там был, станет магистром и что не было нужды в выборах, настолько все были в этом уверены. И за час до рассвета раздался грохот, как в церкви, так и во всем городе зазвонили колокола и зазвучали трубы, и послали за мной в комнату, где я был заперт, и привели меня в церковь, и все в процессии заставили меня нести /129/ хоругвь ордена к главному алтарю, и сказал тот, у кого были голоса: «Возблагодарите Бога, ваш магистр — приор Оверни!»[232]. И хотя и была ночь, я заметил, что некоторые побледнели. И завершив все это, вышли мы все [из церкви], а уже наступил день, и дошли все до госпиталя, и открыли ворота, и вышли мы за город со всем народом, и отправились водружать знамя над портовой башней. Он был старым рыцарем, хорошо послужившим своему ордену, человеком очень добродетельным; и на следующий день собрали они совет и решили послать за ним, и снарядили четыре галеры, и затем отплыли в Овернь, где он был приором и тогда находился. Без сомнения, лишь чудом можно совершить ошибку при таких выборах, потому что не остается места для пристрастности, ни для вражды, ни для дружбы. Этот орден очень знатный и могущественный, и благородные мужи его всегда стоят на защите своего дома, и необходимо это из-за соседей, которых они имеют, ибо видны от них владения Великого Турка, с другой стороны — вавилонский султан, так что безопасность ордена заключается в доблести его людей. /130/