Странствия и путешествия

Когда я выехал из Венеции, чтобы отправиться в странствия по христианским землям, оставил я все, что привез из Леванта, как рабов, так и деньги, и все остальные вещи, что купил, мессиру Доменего Вент[322], одному тамошнему купцу и моему большому другу, и взял я деньги, которых, как я считал, мне хватит, и обменял часть их в Брюгге и Фландрии, и отплыл я на одной барке, и переночевал в ту ночь, что отъехал, в одном месте, что зовется Кьоджа, которая так же построена на водах моря, как и Венеция, и принадлежит она Венеции, и есть там несколько сожженных кораблей, погибших во время войны, когда пришли сюда генуэзцы, чтобы напасть на венецианцев[323]. Утром следующего дня я отплыл оттуда, и через четыре или пять миль вошел в реку По, одну из самых больших рек в мире, и то, по чему я плыл, — это один из трех рукавов; и столь глубоко там, что, когда венецианцы воюют с герцогом Милана, те и другие вооружают большие флоты. Корабли эти — удивительная вещь для тех, кто их не видел, ибо это очень большие барки с плоским дном, потому что плавают они на мелководье, и на такой барке /219/ устраивается большой деревянный замок с высокой башней, снабженной многочисленной артиллерией, как, например, пушками, бомбардами, кулевринами, мортирами, а весла внизу, так что нельзя повредить их, и не могут эти суда ходить под парусом, да и не приспособлены для этого, ибо перевернутся. На этих кораблях ведутся весьма крупные сражения; когда я находился там, вышли венецианцы с сорока галеонами и пошли на земли герцога Милана, чтобы захватить один его город, и вышли ломбардцы, чтобы защитить его, и, говорят, было там крупное сражение; у ломбардцев был один очень маленький корабль, галапаго, как они его называют, с железным навесом, как бы сводом, а нужен он, чтобы поджигать другие корабли, и они не могут этому препятствовать; а у венецианцев был человек, который нырял под воду, подплывал к вражеским кораблям и продырявливал их сверлом, так что было потоплено три галеона ломбардцев, прежде чем они поняли, что происходит, а у венецианцев сожгли четыре, и битва длилась долго, пока венецианцы не были побеждены и потеряли семнадцать галеонов, а с другими, забрав столько людей, сколько могли, убрались вниз по реке и вернулись в свою землю; /220/ и подобного рода войны постоянно случаются между венецианцами и ломбардцами.

И я продолжил свой путь по упомянутой реке По до места, называемого Франколино, которое находится на материке и принадлежит маркизам Феррары, и оттуда отправился я в Феррару, где находились тогда папа Евгений и император Константинополя со множеством людей, собравшихся туда, чтобы увидеть объединение Церкви с греками[324]. И на второй день в добром сопровождении кастильцев отправился я к папе Евгению, и он меня хорошо принял и пожелал узнать от меня в подробностях о делах в Иерусалиме, и у султана, и Турка, а также и у императора, которого он имел при себе, сколь велика была власть его; и слышал я все, и удовлетворил его просьбу в том, о чем знал, и с этим ушел от него. И в тот день вечером отправился я к императору Константинополя, и передал ему письма от его жены и брата, деспота, и принял он меня с большой радостью, говоря, что я для него как родственник и земляк, и приблизил меня к себе, и усадил меня ниже около себя, расспрашивая меня о новостях своей земли, и просил меня, пока я буду там, посещать его каждый день, хотя приятнее всего ему было бы, если бы я поселился у него; обращался он со мной совсем по-домашнему; /221/ его резиденция находилась во дворцах маркиза Феррары, построенных на воде колодца, называемого Райским[325], это очень красивые строения. В этот день я распрощался с ним и отправился отдыхать, и сбрил я себе бороду, которая была очень длинна[326], по просьбе кастильцев; и на другой день, одевшись на наш манер, отправился я к императору, и когда увидел он меня, сказал он, что очень жалко ему видеть, что я сбрил бороду, ибо борода — величайшая честь и величайшее благо, которые есть у мужчины; я ответил ему: «Сеньор, у нас к этому противоположное отношение, ибо никогда мы не носим бороду, кроме как в большой беде!»; об этом проговорили мы долгое время, а затем вернулись к делам в Греции, и император тщательно расспрашивал меня о тамошних делах, о своей жене и братьях, о земле, о Турке, как он и что он делал, пока я находился там; и сказал я ему обо всем, что знал.