Страшная Эдда

– Убила бы тебя, сучка, – сквозь зубы бросила Гримме.

– И убей. И прекрасно, – прошептала обессилевшая Брюн. Свекровь отвернулась.

– Хочешь, чтобы я твои муки прекратила, так? Не выйдет, да и Гуннар не даст. Он-то тебя любит. Ссориться с сыном я из-за тебя не собираюсь.

Немного погодя вошёл Гуннар. Он был пьян; его пошатывало, был он без оружия и босиком. Видно, во хмелю он рвал на себе волосы – вид у него был совершенно растерзанный.

– Зачем ты это сделала, дура? – хрипло проорал он, стоя над постелью Брюн и раскачиваясь из стороны в сторону. – Любовь, морковь – без любовничка не можешь? А кто меня просил его убить?

– Замолчи, – в отчаянии взмолилась Гримме. – Не позорься… В каком ты виде! Что это? Чем это пахнет? Ты выпил галльское вино, которое мы купили для поминок! Ни стыда, ни совести!

– Т-там ещё целых одиннадцать кувшинов, а я вы… выпил один, – возразил Гуннар. – Эй, Брюн, ответь мне! Ведь ты… ты просила его убить, так?

– А ты, скотина, поддался, – с презрением ответила Брюн. – Вот уж верх мужества и доблести – послушаться невменяемой от ревности бабы и убить собственного побратима!

– Отлично! – возмутился Гуннар. – Теперь ты говоришь, что была не в себе!

– Я и была не в себе. Скажи на милость, с чего это тебе потребовалось воспринимать мои вопли как руководство к действию? Может, у тебя была своя причина убить Сигурда, и ты только ждал повода?

Брюн поперхнулась, снова выплюнув кровь.

– Золото, – задыхаясь, выговорила она. – Вот твоя причина. Вы все только и мечтали забрать его золото. Что ж, забирайте, если не боитесь проклятия.

– Какого ещё п-проклятия? – охнул Гуннар, но Брюн уже лежала в глубоком обмороке. В сознание она больше не приходила. К утру она умерла.

Посовещавшись, Гримме и Гьюки решили последовать совету Брюн и сложить два отдельных костра. На похоронах разгорелся скандал. По всеобщему обычаю, поджигать костёр Сигурда должен был ближайший родственник. Кровной родни у Сигурда не было, во всяком случае, о ней никто ничего не знал; сыну его едва исполнилось три месяца. По всему выходило, что эту ответственность должен взять на себя Гуннар. Но как только он выступил вперёд из круга присутствующих, ему наперерез кинулся сакс по имени Тунна из дружины Сигурда.

Все были в замешательстве. Никто не смел остановить разбушевавшегося Тунну. На глазах у Гьюки он заступил дорогу Гуннару и многозначительно взялся за рукоятку меча.

– Ещё шаг, конунг, – сказал Тунна, – и я проделаю в тебе дырку. Мне плевать, что потом станет со мной. Все знают, кто убил Сигурда, и не смей прикасаться к его погребальному костру.

Гуннар попятился, не говоря ни слова. Тунна огляделся. Никто не сделал ни единого движения в его сторону. Тунна бросил меч. Не глядя на толпу, он разорвал на себе всю одежду, кроме пояса, и, освободившись от лохмотьев, выдернул из земли факел.

– Ты ему не родственник, – хмуро сказал Гьюки. Если кто-то начал погребальный обряд, мешать ему уже нельзя.

– Я ему не предатель, – отрезал Тунна. С факелом в руке он пошёл вокруг костра в танце мёртвых, поднимая облака пыли. Глядя на пыль, быстро превращавшуюся в грязь на теле взмокшего Тунны, Гьюки вдруг понял, как плохи его дела. Его и детей.

– Бунт, – почти беззвучно пробормотал он. Гримме встревоженно склонилась к его уху.

– Что ты сказал?

– Ничего.

Погребение Брюн, к счастью, обошлось без ссор. Женщин хоронила старая колдунья; она же помогала родственникам на мужских похоронах. Она совершила все необходимые жертвоприношения, не задавая лишних вопросов, сама зарезала двух служанок для Брюн и подожгла её костёр, а потом проговорила заклинания над обоими кострами. Но в тот момент, когда пламя поднялось выше человеческого роста, когда Гуннар и Хёгни держали вдвоём под руки мало что понимающую, завывающую, как собачонка, Гудрун с распущенными волосами, когда колдунья продолжала петь, а раздетый и вымотанный Тунна с лицом, вымазанным в крови жертвенных петухов, стоял и тупо глядел в пламя, всё ещё вцепившись онемелой рукой в пряжку пояса – в этот момент раздался лошадиный топот. Толпа отпрянула в стороны, спасаясь от копыт огромного, чёрного как уголь коня под седлом Атли, князя гуннов.

Прямо перед носом у Гьюки Атли рванул поводья, и конь стал. Гунн соскочил с седла. Кафтан на нём был незастёгнут, голова непокрыта, и косицу трепало на ветру.

– Уже жжёте, – тоскливо сказал он. Затем вскинул голову, и взгляд его сделался нехорошим.

– Свели, значит, в могилу, – проговорил он, разглядывая в упор семейство Гьюки. – Чем она вам помешала? Чем?

– Не надо нас винить, – вполголоса ответил Гьюки. – Есть такая вещь – судьба…

– Судьба! – зло засмеялся Атли. – Любимая отговорка вашего племени! Рассказывай про судьбу своим богам – может, они тебе помогут.

Он плюнул под ноги Гьюки, отвернулся и пошёл к пылающему костру. Тела Брюн уже не было видно за стеною пламени. Некоторое время Атли стоял, глядя в огонь; в его замутнённых слезами чёрных глазах отражались огненные сполохи. Потом выхватил из-за пояса кинжал, отсёк свою косичку и бросил её в костёр.