Страшная Эдда

Ни на кого не глядя, ни с кем больше не заговаривая, князь вернулся к лошади, впрыгнул в седло и умчался прочь.

– Странно, я на него даже и не злюсь, – сказал Хёгни, допив молоко. – Как ты думаешь, где он сейчас?

– Понятия не имею, – зевнула Брюн. – Никогда не интересовалась, куда деваются гунны после смерти.

Сигурд так утомился после ночного похода вдоль границы миров, что крепко спал, головой на коленях Хёгни. Тому, напротив, не спалось – поход взбудоражил его. Глаза его блестели в полумраке.

– Не очень-то ты, видать, к нему была привязана.

– Понимаешь, – отозвалась Брюн, заплетая косу, – несмотря на всё, он всё-таки был не настоящий брат. Я-то знала, что никогда не была сестрой смертного. И не могла себя убедить, сколько ни пыталась.

– А он? Он верил, что ты его сестра?

– Думаю, да. Он любил меня больше, чем я его.

Конечно, Атли не мог не задавать себе вопросов – и иногда вопросы слишком назойливо кружились в его голове, но он сам изо всех сил отгонял их. Она упорно настаивала на том, что её зовут Брюнхильд, и не хотела называться Рекой – ну и что, она вполне могла забыть своё имя. Конечно, кто-то очень мерзопакостный из глубины памяти шептал Атли, что Река не может быть жива – ну и что, говорил себе Атли, он ведь лично не видел, как Реку ел гепард, он видел только следы на песке и кусок платьица. И даже если, в конце концов, это не Река, ему всё равно – у него теперь есть сестра, такая же красивая, какой была бы теперь Река.

Хандра подкатилась в тот год внезапно – с ним и раньше это случалось, но затянулось надолго. Возможно, дело было в ручье – у такого же ручья Реку унёс гепард – или в слишком ярком солнечном свете. Когда на него находило, Атли неделями сидел в своём шатре, прячась от солнечного света, не переодевался, не брил голову, почти не дотрагивался до еды и только забавлялся, отдавая приказы сажать на кол пленных. В этот раз ему и расправа над пленниками не помогла. Заглядывавшие в шатёр сподвижники видели, как Атли поспешно прячет от их взоров маленькое бронзовое зеркальце. Зеркальце, конечно, гепард съесть не мог – только оно и осталось.

И вот в такой момент, когда двое всадников, расстроенно переговариваясь, ехали по дороге – они только что ездили за саксонским знахарем, который отказался иметь дело с Атли – впереди показалась странная полуодетая женщина. Она брела в пыли, прихрамывая, озираясь, как дикий зверь, и в руке её был меч. Вначале гунны струхнули – не покойница ли это из кургана – но, подъехав ближе, убедились, что ничего особенного в ней нет, за исключением того, что лицо у неё как будто гуннское, хотя в ставке Атли такой женщины не было.

Судьбе было угодно наделить Брюн гладкими чёрными волосами и раскосыми глазами – это и решило дальнейший ход событий. Потому что в этот миг у гуннов зародился безумный план – поймать девицу и выдать её за нашедшуюся Реку, чтобы князь наконец пришёл в себя. По возрасту она подходила. Гунны, конечно, не знали, сколько веков на самом деле Брюн; но земное её тело казалось двадцатипятилетним, а именно столько должно было исполниться пропавшей княжне.

На дорогу её выгнали голод и отчаяние. На десятый день закончились запасы еды, оставленные Сигурдом в её кургане, сам же Сигурд не возвращался. Она не знала, почему так; она не могла поверить, что Сигурд её обманул, но вполне могла допустить, что его убили в дороге. Брюн то плакала, то в ярости кусала костяшки пальцев и колотила щитом по кровати. Сигурд в этот момент находился в сутках езды от неё. Он пил красное ромейское вино, сидя по правую руку от конунга Гьюки.

Он всего лишь поехал в ромейскую колонию за платьем для Брюн, чтобы ей было в чём ехать с ним – единственную её одежду, холщовую рубаху с нашитой бронёй, он разрезал, когда будил её в кургане. Но, когда он очутился в торговых рядах, то сообразил, что ничего не понимает. Он испытывал головокружение от разнообразия товаров – он ничего подобного в жизни не видел – и, попив воды из кувшина бойкого мальчишки-разносчика, немного пришёл в себя и стал думать, какое же платье подойдёт для Брюн. Он спросил, какая материя самая дорогая – и вдруг услышал отвратительный гогот. Смеялись над ним; на него даже показывали пальцами.

Сигурд вспыхнул. Лицо жгло – ему не приходилось раньше краснеть, и ощущение было новым для него. Он медленно поднял глаза. Смеявшиеся замолкли и оцепенели. Он и сам не знал раньше, настолько страшен может быть его взгляд. Потом он будет пользоваться им, пользоваться этим ледяным бледно-синим колдовством, но тогда он и сам был ошарашен. Чья-то рука легла ему на плечо сзади.

– А, так тебе переодеться угодно? – усмехаясь, спросил ромеец и двумя пальцами дёрнул рукав Сигурда. Рукав с хрустом отошёл от проймы, повисли нитки.

– Тьфу! – отозвался Сигурд. – Давай.