Страшная Эдда

Он был возбуждён; он смеялся, быстро говорил и играл кисточками на платье Брюн. Рассеянно глотая молоко, она с любопытством разглядывала его. Теперь, когда страх успокоился, она убедилась, что Атли вовсе не неприятен. Небольшого роста, но широкоплечий и хорошо сложенный, он был одет совсем просто, в кафтан и шаровары из коричневого сукна, и даже накладки на сабле были не золотые, а бронзовые. У него было смуглое лицо с выступающими скулами и миндалевидными тёмными глазами; большая красивая голова по обычаю гуннов была обрита, за исключением туго заплетённой чёрной косицы на макушке, доходившей до лопаток. Его манера двигаться и говорить скорее понравилась Брюн: перед ней был человек надёжный и решительный. И какое имеет значение, что её притащили к нему в качестве пленницы? Против того, что у неё внезапно объявился самозваный брат, она ничего не имела. Пускай брат, думала Брюн, ловя себя на внезапном тёплом чувстве к этому гунну с косичкой. Может быть, он даже сумеет помочь ей найти Сигурда.

На следующий день Брюн начала учить гуннский язык.

Неприятность случилась через несколько недель, когда её стошнило на колени Атли. Князь был однажды женат и знал, что значит, когда такое случается с женщинами. Пепельно-серый от ярости, он вызвал к себе тех двоих воинов, которые её привезли, и пообещал разорвать их лошадьми. Спасла их сама Брюн. Вцепившись в ею же заблёванные полы Атли, она умоляла его не трогать невиновных, и поклялась всеми клятвами, какие только знала, что гунны не насиловали её и что ребёнок – от человека, с которым она обручилась. Атли вынужден был помиловать обоих, но всё же поглядывал на них с подозрением.

Ему пришлось признать свою ошибку, когда Брюн родила. Девочка, увидевшая свет в его ставке, никак не могла быть зачата от гунна. Более странного ребёнка никому не приходилось видеть. Вся белая, с белыми волосами, девочка не издала ни звука при своём рождении, и повитуха было сочла её мёртвой – когда вдруг глаза младенца открылись. Взгляд этих синих, горящих глаз был не по-детски пронзителен, и вместо плача ребёнка палатка огласилась воплем перепуганной повитухи.

– Признавайся, кто он? – допытывался Атли, когда Брюн пришла в себя после родов. – Бог?

– Нет, – возразила она, – смертный. Но второго такого нет.

– Я вижу, тебе не нравится, что я вошла в твой сон непрошеной, вторглась, не постучавшись. Ты не звал меня. Тебе хотелось бы тысячу лет просидеть под луной, рассуждая о поэзии. Но помни, хранитель, поэзия бывает и грустной. И даже по преимуществу грустной. И Мёд Поэзии, как говорит старая сказка, был создан из крови. Уж тому-то, с кем тебе так приятно беседовать, это известно, ведь он отдал собственный глаз за право доступа к источнику. Посмотри мне в глаза. Поэзия – не для трусов, Хельги. У неё есть память, боль и ярость; она прорастает к свету из вековой тьмы ужаса и смерти.

Цветущее поле скрывает непогребённые кости воинов, и нет такого озера, где бы не утопилась когда-то опозоренная девушка. Не моя вина, что волшебство месяца рассеивается при солнечном свете. Женщине приходится видеть всё в дневном свете, даже если она валькирия.

Рассказать ли тебе, как я была обманута – как трое достойных мужчин, вовсе без дурного намерения, сделали так, что мне стало стыдно жить? Рассказать ли тебе, как честь обернулась бесчестием, а преданность предательством?

Атли сам вышел встречать фризских предводителей, явившихся к нему предлагать условия мира. Братья Гьюкунги, сознававшие своё превосходство, прибыли в сопровождении сорока нарядных дружинников, сверкавших золотыми ожерельями. Загадочный молодой воин, которого не брало никакое оружие и который лишал гуннов последних остатков самообладания, бросаясь на них совершенно голым и с волчьей шкурой на плечах, теперь был одет и оказался конунгом Сигурдом, свойственником Гьюкунгов. Когда Атли разглядел его вблизи, то даже разочаровался – лет ему едва ли было больше шестнадцати, судя по угловатым движениям и простодушному безусому лицу под белой чёлкой. Вот только глаза у него были страшноватые – синие, пронзительные глаза, взгляд которых в упор трудно было вынести. Где-то Атли видел уже такие глаза, и он вспомнил – такой же неприятный горящий взгляд был у его племянницы, крохотной Асе. Уж не от этого ли Сигурда родилась девчонка, мелькнула у него мысль. Да ведь Брюн всё равно не признается.

Условия фризов оказались довольно великодушными. Единственное, чего они требовали, это чтобы гунны прекратили набеги на земли Гьюкунгов и свободно пропускали их скот к берегу Рейна. Они обменялись с Атли подарками, и мир был скреплён. После обеда они захотели посмотреть на охотничьих собак Атли и, может быть, выбрать себе несколько щенков, и князь повёл их показывать свору.